Новая книга Бориса Лейбова посвящена детству, проведенному в Москве и Подмосковье, и юности, тесно связанной с эмиграцией – жизнью на Кипре и во Франции в конце 1990-х годов. Привязанность к родителям, бабушке и деду, первая и, конечно, безответная любовь, подростковая дружба создают настоящий драматический клубок. Из него ткется полная фантазий и грубой реальности история взросления, превращения из мальчика в мужчину. В этой книге очень много всего. Здесь и атмосферный слепок эпохи с ее опасными поворотами судьбы. И любовное вглядывание в жизнь, потому что для автора важна каждая деталь: шуршание травы, шум дождя, первая зимняя метель… И щемящая тоска по оставленному в прошлом. И осторожный интерес к новому. Автобиографическая, лиричная, ностальгическая книга Лейбова, финалиста премии Марка Алданова, напоминает о лучших образцах русской прозы – от «Жизни Арсеньева» Ивана Бунина до творчества Александра Иличевского.
Все эти воспоминания, теплые, как байковое одеяло, и тусклые, как свет в окне противоположного дома в метель. Теперь они кажутся осколками чужого сна.
Книгу я выбрал по обложке. Я же еще не знал, что такое модерн, — просто красивое и старое. С первой страницы повеяло мокрой пылью и знакомой тоской — такой родной и понятной. Закончив первое предложение, я вернулся в начало и перечитал. Проделав это десяток раз и возведя в ритуал чтение первых двадцати трех слов произведения, я почувствовал, как страх неизвестности, боязнь всего нового, дрожь сходят с меня, и, положив книгу на лицо, захотел плакать от удовольствия. Я нашел третий путь! Алкоголь, секс и книги. Да! Книги! И они гонят страх смерти тоже.
Наверное, все однажды окажется обыкновенным: «Аврора» — просто корабликом, Рубикон — просто речкой, Олимп — просто горкой.
За мной водится с детства — представлять в подробностях не известных мне людей. Додумывать их жизнь. Говорить в уме их голосами. Ставить их в затруднительные положения, а иногда и в позы, и помогать им. Я мягкотелый божок. Сам ставлю подножку, сам и гипс кладу. В периоды представлений разворачивающегося во мне театра я ухожу подальше от самого себя и поглядываю, как мое неподвижное лицо уставится в никуда и глаза подолгу не моргают.
Я люблю людей, которые знают себе цену, — так говорил дедушка. Он водил меня на первомайскую демонстрацию однажды и дважды в мавзолей. В свой выходной. Это мое преимущество перед французами. Что делали вы в детстве по выходным? Да хотя бы ты, женщина с угла площади Массена и безымянного переулка. Ходила ты с дедушкой по выходным смотреть на труп? То-то! Дед любил людей, знавших себе цену. А я нет. И уверенных — нет. И убежденных — нет