Цитата из книги «Лишние дети» Маша Траубпоказать все Добавить
Елена Ивановна, как она сама говорила, «взялась» за Сашу Ильинского. Поскольку в сад ходило мало детей, воспитательница направила всю свою энергию на перевоспитание Саши. Он был левшой. Даже Стасик им восхищался. Саша управлял левой рукой лучше, чем правой. Стасик даже пытался научиться делать так, как Саша, и пытался писать и рисовать левой рукой, но у него плохо получалось. Саша не только рисовал, но и резал ножницами, чистил зубы и держал ложку в левой руке.
Елена Ивановна вызвала его маму. Они долго шептались в раздевалке, и после разговора воспитательница вышла довольная, будто съела в одиночку целый торт. Уже на следующее утро она достала здоровенный бинт и начала приматывать левую руку Саши к туловищу. Сашина мама стояла в раздевалке и молча наблюдала за процессом. Сын смотрел на маму, надеясь, что она вмешается и остановит странное бинтование. Но мама делала вид, что все нормально. Саша начал вырываться, вытягивать из-под повязки руку, но Елена Ивановна его одернула:
— Стой спокойно. Это для твоего же блага.
И продолжала туго мотать руку мальчика. Саша еще раз повернул голову, чтобы увидеть маму в дверях раздевалки, однако она уже ушла. Весь день Саша ходил с привязанной к боку рукой. Он пытался ослабить бинты, но Елена Ивановна постаралась — примотала намертво.
Когда мы вырезали из цветной бумаги звезды, чтобы сделать открытку к седьмому ноября, Саша сидел и с ужасом смотрел на ножницы, не решаясь взять их в правую руку.
— Режь. — Елена Ивановна встала над ним и никуда не уходила.
Саша взял ножницы правой рукой и попытался резать. Конечно, у него ничего не получилось.
Весь день он ходил с выражением крайнего удивления на лице и все время оглядывался в сторону раздевалки
— Тебя надо переучивать. Никто не пишет левой рукой. Никто не держит ложку левой рукой, — объясняла Елена Ивановна, — все дети делают это правой. И ты тоже будешь. Надо стараться. Всех переучивают, так что не ты первый, не ты последний. Потом еще спасибо мне скажешь.
Саша старался. Но не мог. За обедом он облился супом и уронил на пол котлету. Елена Ивановна заставила его поднять котлету и все равно ее съесть. Саша не сопротивлялся. Он очень хотел все делать правой рукой, но именно левая его слушалась, а правая — нет.
Он не плакал, хотя остался голодным, не сопротивлялся, когда после тихого часа Елена Ивановна перемотала ему руку покрепче. Весь день он ходил с выражением крайнего удивления на лице и все время оглядывался в сторону раздевалки. Наверное, он надеялся, что там, в дверях появится мама и скажет воспитательнице, чтобы больше его не мучила. Наверное, Саша никак не мог поверить в то, что мама дала добро на подобные истязания.
— Почему он не спорит? — спросила я Стасика. Я до жути жалела Сашу, который левой рукой вырезал такие цветы, какие мы правой не могли сделать. И он очень здорово рисовал левой рукой, хотя ему приходилось класть лист по-другому. Наискосок. Но все равно его рисунки оказывались самыми лучшими. Я не понимала, почему его наказывают, переучивают и почему он даже не плачет, не вырывается.
— Его мама на это согласилась, — ответил Стасик.
— Ну и что? Ему же плохо! Ему надо помочь! — Во мне проснулись чувства, которых я прежде не испытывала. Я хотела спасти Сашу от мучений. Уж он-то их точно не заслуживал.
Когда мы собирались на прогулку, Саша всегда одевался с левой руки и обувался с левой ноги — натягивал куртку на левую руку, а ботинок — на левую ногу. Елена Ивановна подскочила и стала рассказывать про плохую примету — обуваться с левой ноги. А нужно все делать с правой — именно правую ногу первой спускать с кровати, когда просыпаешься, и правой же ногой ступать за порог квартиры, когда выходишь на улицу. Иначе удачи не будет.
Уже в детском саду дети перестают любить родителей. Вы, взрослые, разве этого не знали? Или тоже забыли?
Во время полдника Саша опять облился киселем и уронил на пол запеканку. Елена Ивановна начала над ним смеяться — взрослый мальчик, а ест, как младенец. Разве не стыдно? Саша молчал. Он терпел целый день. И весь следующий. Он ходил вонючий, с застывшими пятнами супа на рубашке. Ему было плохо.
Но Елена Ивановна радовалась — ее методы действовали. Саша, с ее точки зрения, ровнее, чем накануне, вырезал круг из цветной бумаги правой рукой и меньше облился супом. Он ел очень медленно, аккуратно поднося ложку ко рту. Наклонялся ниже, уткнув нос чуть ли не в тарелку, чтобы поменьше пролить. Саша сидел за столом дольше, чем мы все, а воспитательница стояла за его спиной, следя за тем, чтобы он доел суп. Все дети хотят угодить родителям.
Все дети боятся маму или папу. Дети не хотят расстраивать родителей. Ребенок на многое готов ради родительской похвалы и одобрения. Саша был готов управляться правой рукой и ходить с привязанной к боку левой. Раз его мама так захотела. Но рано или поздно терпение заканчивается даже у самых послушных детей.
При всей любви к родителям они хотят просто жить и борются за выживание как умеют. И именно в детском саду учатся врать, а в школе уже закрепляют и оттачивают этот навык. Даже самые честные дети вынуждены прибегать к вранью. Чтобы жизнь стала хоть немного легче. И уже в детском саду они перестают любить родителей. Вы, взрослые, разве этого не знали? Или тоже забыли?
Именно детский сад — время самых неожиданных открытий и самых горьких разочарований. И если вы думаете, что ребенок меняется из-за отобранной игрушки, то нет, это не так. Именно в этом возрасте — средней или старшей группе детского сада — дети понимают, что родители их предали. А если пока этого не сделали, то сделают завтра или в ближайшем будущем.
Да, очень верное слово — предательство. Когда ребенок думает, что мама должна заступиться, спасти, уберечь, защитить, а она этого не делает. Разве это не самое страшное предательство? Разве такое можно забыть и простить? И самое главное: дети не понимают, почему так происходит. Почему самого страшного унижения, оскорбления или издевательства нужно ожидать не от воспитательницы, нянечки или других детей, а от родителей? Тех, кого дети любят безусловно и кому готовы простить многое.
Вот Стасик простил маме, что она лишила его отца и заставляет называть чужого дядю «папой». Он даже простил то, что его мама завела себе нового, «нормального» ребенка. А я прощала маме, что она не ходит на мои выступления и забирает из садика позже всех. Но того, что случилось с Сашей, я бы даже Ленке Синицыной и Светке Ивановной не пожелала.
Однажды Елена Ивановна не сразу начала приматывать Сашину левую руку к туловищу. Он стоял, ждал экзекуции, которая не наступала. Саша робко улыбнулся. Наверное, за считаные секунды он решил, что его мучения закончились. И ему снова разрешено все делать левой рукой. Он наконец съел манную кашу, не облившись, поскольку держал ложку в левой руке. Но после завтрака на пороге группы появилась Сашина мама. Она держала в руках бинты. Упаковок было много.
Сашина мама передала бинты Елене Ивановне, и та подозвала к себе Сашу — заматываться. Мне стало плохо. Саша подошел и привычно прижал левую руку к туловищу. Елена Ивановна заматывала бинт, а его мама помогала воспитательнице. Такого даже я не ожидала. Для Саши этот день стал самым страшным в жизни. Он мог считать, что во всем виновата Елена Ивановна, но оказалось, что его мама тоже виновата. Ведь она принесла бинты. И не один, а несколько. И помогала заматывать собственного сына.
Воспитательница затягивала бинт намного туже, чем в прошлые дни, рассказывая Сашиной маме, каких успехов достиг Саша в поедании супа. Мама кивала. А потом ушла, оставив сына стоять посреди группы с перемотанным телом и свободной правой рукой, которая висела плетью. Саша сам будто сдулся.
Последняя надежда на спасение, последняя отговорка, что во всем виновата Елена Ивановна, рухнули в тот самый момент. Саша понял, что его предала прежде всего мама. А воспитательница — только орудие.
Даже я обалдела от такого зрелища. Саша не плакал, но лучше бы он заревел. У него изменился взгляд. Я видела, что Стасик тоже наблюдал за этой сценой. Саша подошел к маме и ударил ее свободной рукой. Неумело, легко, совсем не больно. После этого он сел на стул и не двигался. Он больше не оглядывался и не искал взгляда матери, стоящей в дверях. Он вдруг стал другим.
Что чувствуют дети? Грудные младенцы объявляют о своих желаниях плачем. А те, кто постарше? О чем они думают в шесть, семь лет? Что для них предательство? Чего они боятся? Мы, взрослые, умиляемся, разглядывая мишек и зайцев из пластилина. Смеемся и плачем, когда смотрим, как дети танцуют на утреннике. Но знаем ли мы, что творится по ту сторону забора детского сада? И главное, догадываемся ли, в какой момент наши дети учатся не жить, а выживать?