Церковь при космодроме. Накануне старта я пришел помолиться. За мной увязался Квелл, хотя я так и не понял, какому богу он молится и, вообще говоря, осознает ли, что такое молитва. Полумрак успокоил наши глаза, воспаленные слепящими огнями стартовой площадки. В этом тихом священном пространстве мы рассматривали купольный свод и мерцающие на нем полупрозрачные фигуры мужчин и женщин, не вернувшихся из космоса. От них исходил нежный, приглушенный шелест, многоголосый шепот.
— А это что? И зачем? — спросил Квелл.
Понаблюдав за плавающими фигурами, я ответил:
— Это мемориал — образы и голоса тех, кто погиб и навеки остался в космосе. Здесь, под куполом храма, с рассвета до заката воспроизводится облик и речь каждого — в знак памяти.
Мы с Квеллом стояли, слушали и смотрели.
Один из этих потерянных голосов произнес:
— Дэвид Смит, пропал на орбите Марса в июле две тысячи пятидесятого.
Другой, высокий и нежный, вторил:
— Элизабет Болл, дрейфует за Юпитером с две тысячи восемьдесят седьмого.
А третий, звонкий, повторял снова и снова:
— Роберт Хинкстон, убит метеоритным дождем в две тысячи шестьдесят третьем, похоронен в космосе.
Еще шепот:
— Похоронен.
Другой голос издалека:
— Пропал без вести.
И все эти тихие голоса как один повторяли:
— В космосе, в космосе, в космосе.
Я взял Квелла за паучью лапу и развернул в сторону алтаря.
— Смотри туда, — сказал я, для верности указывая пальцем. — На амвоне сейчас появится человек, умерший почти сто лет назад; но он был настолько выдающейся личностью, что современники оцифровали его душу, взяли записи голоса и при помощи микросхем воссоздали его целиком, вплоть до легчайшего вздоха.
Тут лучи света выхватили из полумрака фигуру, поднимающуюся на амвон.
— Преподобный Эллери Колуорт, — шепнул я.
— Робот? — тихо спросил Квелл.
— Не просто робот, — ответил я, — здесь нечто большее. Перед нами благородная сущность этого человека.
Огней поубавилось, как только невероятный, объемный образ преподобного Эллери Колуорта заговорил.
— Не умер ли Бог? — начал он. — Извечный вопрос. Однажды, услышав его, я рассмеялся и ответил: нет, не умер, просто задремал под вашу пустую болтовню.
Вокруг нас с Квеллом прокатился приглушенный смех, который затих, как только преподобный Колуорт снова заговорил:
— Лучшим ответом будет другой вопрос: а вы сами, часом, не умерли? Не остановилась ли кровь, что движет вашими руками, не остановились ли ваши руки, что движут металлом, не остановился ли металл, что бороздит космические просторы? Будоражат ли вашу душу безумные мысли о путешествиях и переселениях? О да. Значит, вы живы. Значит, жив Бог. Вы — тонкая кожа жизни на бесчувственной Земле, вы — растущая грань Божьего промысла, которая проявляет себя в жажде Вселенной. Так много Божьего ныне покоится в трепетном сне. Сама субстанция миров и галактик еще не знает себя. Но вот Господь во сне шевельнулся. Вы сами — суть это шевеление. Он пробуждается, и вы — Его пробуждение. Бог тянется к звездам. Вы — Его рука. Творение свершилось, и вас влечет на поиски. Он идет, чтобы найти, и вы идете, чтобы найти. Значит, все, к чему вы прикоснетесь на этом пути, будет освящено. В далеких мирах вы встретите свою плоть и кровь, ужасающую и непонятную, но все же вашу собственную. Не причиняйте ей вреда. Под внешней оболочкой у вас одна, общая божественная природа. Вы, словно Иона[20], плывете во чреве кита, только рукотворного, созданного из металла; вы несетесь по неведомым морям дальнего космоса, так не святотатствуйте, порицая себя и своих непривычных глазу близнецов, которых встретите среди звезд, а просите, чтобы вам было даровано понять чудеса — Космос, Время и Жизнь в затерянных высотах и забытых колыбелях Вечности. Горе тому, кто не сочтет все живое наисвященным и, готовясь склониться перед Богом, не сможет сказать: «Отец наш Небесный, Ты пробуждаешь меня. Я пробуждаю Тебя. Бессмертные, вместе мы пойдем по водам дальнего космоса сквозь новый рассвет, имя которому — Вечность».
Молящиеся — и сверху, и снизу — тихо повторили:
— Вечность, вечность.
Когда преподобный Эллери Колуорт закончил, откуда-то с небес донеслась негромкая музыка, и его потемневший силуэт бесшумно исчез за аналоем.
На нас опустилась долгая тишина, и тут я разрыдался.