К обеду он опять так ослаб, что прослезился. И начал вспоминать и жалеть всех несчастных, какие только приходили ему на ум; "надо любить, любить людей", - повторял он, относясь с любовью к другим, он забывал о себе - и как бы снимал с себя бремя существования и бездонность любви к себе; ведь страшно было бы дрожать все время за себя - так или иначе "обреченного" - и любовь к людям убаюкивала его, отвлекала и погружала сознание в сладкий туман; к тому же она была почти безопасна - ведь гибель этих любимых внутренне людей вполне переносилась, не то что приближение собственного конца.