Он не хотел быть таким безжалостным, но заставил свое сердце ожесточиться, потому что считал, что иначе в этом мире нельзя. А приступы доброты, которые то и дело накатывали на Моа, возвращали ему веру в людей, в то, что жизнь не обязательно должна быть такой, какая есть, что кого-то еще можно спасти. Даже его.