Я женщина, а значит, я змея.
Какой-то мудрец однажды сказал, что любить – значит, желать счастья, даже если тебе самому не суждено стать этим «счастьем».
Из меня плохой солдат и тактик, плохой диверсант. Зато я все еще я.
— Отрадно видеть, Нокс, что в вас прорезалось благородство.
— Ну куда уж мне – и целое благородство на старости лет, - подтруниваю я. – Это просто благоразумие – не хотелось бы свалиться башкой вниз.
Прекрасного нездорового сине-зеленого цвета!
«Как быть тем, кому желают смерти, когда он здоров, и как быть тем, кого вытаскивают с того света, когда он почти мертв?»
– Я видел своего Нокса почти дохлым, почти озверевшим, почти унылым и безусловно пьяным до невозможности. Но ни разу за все эти годы я не видела его оболваненным любовью.
— Звучит как будто его срочно нужно спасать, - не могу удержаться от едкого словца.
У женщин – очень многих – есть поразительная особенность додумывать за мужчин всякие истории любви. В особенности за тех мужчин, которые добровольно надевают венец безбрачия.
Правду говорят, что, если женщина намерена выяснить отношения, спрятаться от нее можно только в могиле.
— Рад, что вся эта ситуация вас забавляет, - холодным тоном пресекает Нокс.
— Вспомнила забавную штуку про последнее желание повешенного, - не могу не огрызнуться в ответ, но все-таки степенно усаживаюсь в кресло.
— Поделитесь? – Герцог заинтересованно приподнимает одну бровь.
— Припасу ее до своего последнего желания, - отчеканиваю я.
— Тиль, я не собираюсь вас вешать, - после небольшой паузы, наконец, выносит вердикт.
— Сварите? – Прикладываю ладони к щекам, изображая полный ужас. – Я предпочитаю вкус лласиинской соли. И ни в коем случае не ту, что добывают на западе Артании – от нее у любого блюда вкус болотной тины.
— Обязательно передам Его Величеству ваши замечания, - так же ёрничает Нокс.
— Вы очень любезны. А можно мне еще бумагу и перо?
— Будете слагать последнюю волю? – интересуется он.
— Да, в стихах, пока есть вдохновение.