"Черт побери, сколько, оказывается, боли может таить молчание. Но терпение, не все еще потеряно: камни не испытывают боли - почему бы и мне не стать камнем?"
"Когда ты вырастешь, ты поймешь, что и "до свидания" можно говорить и с улыбкой."
Сострадание не есть страдание, а посему страдание, ставшее состраданием, перестает быть страданием.
"Уходи. Если ты останешься, я могу проснуться..."
Завтра! О да, завтра все начнется!
Проигранная борьба с повседневностью - это не конец, а только начало настоящего Пути - пути без надежды, без видимой цели, потому что Вечность не может быть целью.
И только сухие крылья давно погибших мотыльков - старые письма - напоминают мне о былом родстве с людьми.
Он будет ждать меня, как обещал, за поворотом, возле маленького кафе, где такой вкусный горячий шоколад с пряностями по утрам, где веснушчатая касирша смотрит на меня глазами новорожденного сфинкса и отсчитывает мелочь ("Доброе утро, сеньор..."), где столик у окна пошатывается вот уже 25 лет, и его не чинят, чтобы не нарушать нечто хрупкое и преходящее, но возведенное в обычай.
Ей нравилось, что они ведут себя как люди, прожившие вместе достаточно долго для того, чтобы примириться друг с другом. Это дарило ей смутную надежду, что когда-нибудь, лет двадцать спустя, они будут так же сидеть в гостиной и дружелюбно молчать за стаканом вина. Это, возможно, не было счастьем, но очень его напоминало.
Т.е вектор движения к духу или от него - единственный критерий "добра" и "зла", на который я опираюсь в своих рассуждениях.
Наносили нам лютый комфорт. А не крушили всё вокруг, эгоистично завывая от своей постоянной боли.
В общем дети правильные чуваки. Они сразу понимают, что лучше слушаться чем не слушаться. Вот просто так надо и всё. Так что будьте как дети - для начала в этом конкретном вопросе. А там - как пойдёт.
А для той части личности, которая боится окатся посмешищем, потому что жаждет величия, у меня есть отмазка: смотри, как круто держусь, на людей не бросаюсь слюни не пускаю, секту не организовываю, а когда шибко хочется проповедовать, выдаю это за безобидную беллетристику, на площадь орать не иду - какой обалденный самоконтроль.
– Вот такая страшная тебе досталась судьба. Обречён прозябать в ничтожестве бесконечно долгие пару дней, – флегматично согласилось это чудовище, по какому-то недоразумению родившееся человеком.
Мне бы сейчас твои проблемы, – сердито подумал я. Но вслух ничего не сказал, конечно. Потому что и сам понимал, что, во-первых, глупость подумал. А во-вторых, она, к сожалению, и так огромными буквами написана у меня на лице.
Агата рассмеялась, торжествующе и одновременно беспомощно, как ребёнок, которого после долгих просьб усадили на карусель, и он пока не понял, за что тут надо крепко держаться, чтобы не вылететь к чёрту. Но, безусловно, вот-вот поймёт.
– Просто я ещё пассажиров в окнах не дорисовал, – объяснил я, подбирая с пола оброненный карандаш. – Люди – это очень важная деталь. Так отлично они там за окнами выпивали и целовались, что я захотел стать одним из них.
– А то тебе дома не наливают, – укоризненно сказал Джуффин.
– Наливают, – согласился я. – А вот целуют недостаточно активно. Но это, сам понимаешь, не к тебе лично претензии. А к мирозданию в целом.
Ты не «вполне ничего», ты отличный.
– Бессильная злость – так себе удовольствие. Ни тебе экстаза яростной битвы, ни азарта победы, ни возвышающего опыта, ни даже поучительной пищи для ума.
– То есть я вашему разговору не помешаю? Могу остаться? – вежливо осведомился Шурф.
За этой вежливостью стояла, конечно, не только его хвалёная выдержка, но и опыт человека, которому никогда ни в чём не отказывают.
невозможно даже попытаться вообразить, какими мы станем к тому моменту, когда снова встретимся, и захотят ли эти новые люди иметь дело друг с другом, и оба ли этого захотят.
Чем раньше ты включишь голову и переведёшь полученный опыт в слова, тем больше останется у тебя в памяти.
– То есть, получается, пить надо было больше?
– Естественно, надо пить больше, – без тени улыбки согласился мой друг. – Я тебе практически с первого дня знакомства это говорю.
Любую вражду можно пережить, а иногда и повернуть себе на пользу. Кроме вражды с самим собой.
Был ему благодарен за кофе и молчание. Особенно за второе. Кофе, ладно, сам бы сварил, хотя возиться с утра на чужой, незнакомой кузне то еще удовольствие. Но возможность хотя бы четверть часа помолчать утром - такая великая драгоценность, что даже кофе ни в какое сравнение не идет.