- <...>Самое важное здесь - умереть с достоинством. Смерть может быть нежной, спокойной, даже красивой. И если мы покинем эту жизнь с достоинством, о чём тут жалеть?
- Вернее не скажешь, - сказал Тони.
- От чего умер ваш отец?
- Гангрена мошонки.
- Ты с ней уже переспал?
<...>
- Мы считаем, что с таким важно не торопиться слишком.
- Ну, уж в этом тебя обвинить никто не сможет. Я б на твоём месте всё равно постарался успеть до её менопаузы.
- В общем, знаешь, в ней это католическое...
- А тебя не раздражает?
- Пытаюсь чем-то другим компенсировать. Наверное, секс мне заменяет музыка.
- В самом деле? Ну на моём фортепиано ты больше не будешь играть, не вымыв рук.
Некоторые не понимают, что прямое «нет» может оказаться самым любезным ответом на свете.
твердая уверенность в своих действиях перестала считаться необходимым элементом в работе полицейских двадцать первого века. Приходилось учитывать множество иных факторов. В частности, общественную значимость преступления
Никто не мешает богатым быть богатыми — просто им надо бы научиться умерять свои запросы.
"Он полагал, что для каждого поколения наступает момент, когда оно теряет невинность. Политическую невинность. Для нашего поколения этим моментом стала смерть Дэвида Келли. До тех пор мы скептически относились к войне в Ираке и подозревали, что правительство не говорит всей правды. Но в тот день, когда умер Келли, мы будто окончательно прозрели: власть прогнила. Самоубийство ли, убийство, не важно. Погиб хороший человек, и убила его ложь об этой войне. Вот так. И с тех пор уже нельзя было делать вид, что страной управляют достойные люди."
Возможно, глядя, как страдает любимый человек, мы способны многое понять - и даже больше, чем когда страдаем сами
Снимков было выложено около тридцати. На всех студенты из разной стадии пьяного веселья, но никому, подумала Лора, по-настоящему весело не было. Неестественно широко растянутые губы изображали улыбки, бледная лоснящаяся кожа и красные от вспышек глаза делали этих молодых людей похожими на пришельцев с другой планеты, что каким-то образом сумели колонизировать человеческие тела и обучиться внешнему проявлению эмоций, тогда как глубоко под кожей, там, где сердце, зияла холодная механическая пустота.
На вещи всегда можно смотреть по-разному, всё зависит от угла зрения.
Парадокс вот в чем: ради сохранения моего психического здоровья я должна признать, что, вероятно, схожу с ума.
Есть ли у меня альтернатива? О да: поверить, что увиденное однажды ночью реально. А если я разрешу себе в это поверить, то наверняка тронусь умом от ужаса. Словом, я в западне. Зажата между тем или иным выбором, между двумя дорогами, и по какой из этих дорог ни пойдешь, уткнешься в безумие.
- У беднейшей половины мира столько же денег, сколько у восьмидесяти пяти самых богатых людей. Вы знаете о этом?
- Разумеется, да. Это было во всех газетах. Бессмысленная статистика.
- Бессмысленная? Разве она не заставляет задуматься?
- Я и задумываюсь - о том, что беднейшей половине мира пора взяться за ум.
политический юмор — прямая противоположность политическому действию. И не просто противоположность, но смертельный враг.
Каждый раз, когда мы смеемся над мздоимством коррупционного политика, над алчностью менеджера хедж-фонда, над велеречивыми измышлениями журналиста-консерватора, мы позволяем им сорваться с крючка. ГНЕВ, который мы должны испытывать по отношению к этим людям и который мог бы заставить нас ДЕЙСТВОВАТЬ, выплескивается и рассеивается в виде СМЕХА. Что ж, неплохой способ дать публике именно то, чего она хочет, и то, за что она, собственно, платит: возможность с легким сердцем и впредь сидеть сиднем, наслаждаясь эгоистичным комфортом и зная, что образу жизни, столь дорогому их сердцу, реально ничто не грозит.
– Меня обозвали этническим меньшинством, – с озорным смешком, но и с гордостью сообщила Элисон.
– Как грубо.
– По-моему, она не хотела тебя обидеть, – встряла я. – Просто отметила, что ты из другой… культуры.
– Ерунда, – отрезала бабушка. – Элисон принадлежит той же культуре, что и мы. Правда, деточка?
– Ну, не совсем, – сказала Элисон. – Я из Лидса. – Взяв последнее печенье с заварным кремом, она целиком запихнула его в рот. – И вообще, черный у меня только папа, и я его почти не вижу. А мама белая, как и они, и о чем тут разговаривать, непонятно.
Возможно, глядя, как страдает любимый человек, мы способны многое понять - и даже больше, чем когда страдаем сами
Снимков было выложено около тридцати. На всех студенты из разной стадии пьяного веселья, но никому, подумала Лора, по-настоящему весело не было. Неестественно широко растянутые губы изображали улыбки, бледная лоснящаяся кожа и красные от вспышек глаза делали этих молодых людей похожими на пришельцев с другой планеты, что каким-то образом сумели колонизировать человеческие тела и обучиться внешнему проявлению эмоций, тогда как глубоко под кожей, там, где сердце, зияла холодная механическая пустота.
На вещи всегда можно смотреть по-разному, всё зависит от угла зрения.
Парадокс вот в чем: ради сохранения моего психического здоровья я должна признать, что, вероятно, схожу с ума.
Есть ли у меня альтернатива? О да: поверить, что увиденное однажды ночью реально. А если я разрешу себе в это поверить, то наверняка тронусь умом от ужаса. Словом, я в западне. Зажата между тем или иным выбором, между двумя дорогами, и по какой из этих дорог ни пойдешь, уткнешься в безумие.
- У беднейшей половины мира столько же денег, сколько у восьмидесяти пяти самых богатых людей. Вы знаете о этом?
- Разумеется, да. Это было во всех газетах. Бессмысленная статистика.
- Бессмысленная? Разве она не заставляет задуматься?
- Я и задумываюсь - о том, что беднейшей половине мира пора взяться за ум.
политический юмор — прямая противоположность политическому действию. И не просто противоположность, но смертельный враг.
Каждый раз, когда мы смеемся над мздоимством коррупционного политика, над алчностью менеджера хедж-фонда, над велеречивыми измышлениями журналиста-консерватора, мы позволяем им сорваться с крючка. ГНЕВ, который мы должны испытывать по отношению к этим людям и который мог бы заставить нас ДЕЙСТВОВАТЬ, выплескивается и рассеивается в виде СМЕХА. Что ж, неплохой способ дать публике именно то, чего она хочет, и то, за что она, собственно, платит: возможность с легким сердцем и впредь сидеть сиднем, наслаждаясь эгоистичным комфортом и зная, что образу жизни, столь дорогому их сердцу, реально ничто не грозит.
– Меня обозвали этническим меньшинством, – с озорным смешком, но и с гордостью сообщила Элисон.
– Как грубо.
– По-моему, она не хотела тебя обидеть, – встряла я. – Просто отметила, что ты из другой… культуры.
– Ерунда, – отрезала бабушка. – Элисон принадлежит той же культуре, что и мы. Правда, деточка?
– Ну, не совсем, – сказала Элисон. – Я из Лидса. – Взяв последнее печенье с заварным кремом, она целиком запихнула его в рот. – И вообще, черный у меня только папа, и я его почти не вижу. А мама белая, как и они, и о чем тут разговаривать, непонятно.
твердая уверенность в своих действиях перестала считаться необходимым элементом в работе полицейских двадцать первого века. Приходилось учитывать множество иных факторов. В частности, общественную значимость преступления
Никто не мешает богатым быть богатыми — просто им надо бы научиться умерять свои запросы.
"Он полагал, что для каждого поколения наступает момент, когда оно теряет невинность. Политическую невинность. Для нашего поколения этим моментом стала смерть Дэвида Келли. До тех пор мы скептически относились к войне в Ираке и подозревали, что правительство не говорит всей правды. Но в тот день, когда умер Келли, мы будто окончательно прозрели: власть прогнила. Самоубийство ли, убийство, не важно. Погиб хороший человек, и убила его ложь об этой войне. Вот так. И с тех пор уже нельзя было делать вид, что страной управляют достойные люди."
Осененный догадкой, Томас вдруг физически почувствовал головокружение — как тогда, когда стоял у окна на последнем этаже Атомиума и смотрел вниз на землю. Только на этот раз он видел перед собой не причудливые постройки ЭКСПО-58, а весь огромный мир, преисполненный обмана, принимающий то один образ, то другой, как в галлюцинациях, мир со всеми его скрытыми мотивами и верностью родине на грани измены.
Посетив места, где когда-то жили его предки, и не обнаружив там ничего, Томас получил хороший урок: бесполезно ловить прошлое за хвост, возвращаться туда, где ты был когда-то счастлив — выискивать какие-то жалкие осколки.