Пока она плыла рядом с лодкой, ее волосы в воде расходились веером как у русалки – это выглядело особенно странно, ведь на ней были одежда и обувь, а в каждой ладони находилось по лобстеру. Богиня ракообразных, владычица твердопанцирных.
Он повернулся к ней и сказал:
– Ты действительно пошла и купила диван специально для того, чтобы его перетянуть, лишь бы не встречаться со своим страхом мотыльков?
Эстер тоже повернулась к нему. Их лица разделяли всего несколько сантиметров.
– Я нашла его на улице и тащила до дома два квартала, но да.
– Отвратительно. На этом диване явно произошло преступление.
– Поэтому мы и должны поменять на нем обивку, – сказала она и дважды щелкнула пустым степлером.
Спустя три с половиной часа Джона, Юджин и Эстер сидели на перетянутом диване. На продавленном, кривобоком уродце с желтыми цветочками. Возможно, они были не самыми лучшими обивщиками мебели. Или, напротив, были великолепными обивщиками, просто этому дивану уже ничто не могло помочь.
Мотыльки, те еще асоциальные типы, обитали в собственном небольшом павильоне в дальнем конце заповедника по двум причинам:
1. Мотыльки, будучи по натуре злыми, скорее всего, покушались на более привлекательных бабочек, поэтому их требовалось изолировать как любого серьезного преступника.
2. В заповедник бабочек приходили смотреть не на мотыльков, и мотыльки это знали, что только способствовало росту их злости.
По сути, это был замкнутый круг. Ненависть порождала еще больше ненависти, но Эстер ничего не могла с собой поделать. Мотыльки вызывали у нее отвращение.
Тревожные люди всегда полагают, будто мир вращается вокруг них, но знание правды не избавляет их от склонности верить в ложь.
– Однажды, – сказал он, – каждый человек в мире проснется и поймет, что его родители – такие же люди, как и он сам. Иногда они бывают хорошими, иногда – не очень.
Эстер нравилось наряжаться сильными женщинами – так она сама чувствовала себя сильной, словно влезала в их шкуру.
Юджин пользовался непринужденной, загадочной популярностью, которая сбивала его с толку не меньше, чем Эстер. Ему полагалось быть главной мишенью каких-нибудь отморозков: он был худым, женоподобным, одевался экстравагантно, всерьез увлекался демонологией, религией и философией. Он был умным, спокойным, задумчивым и кротким, но прежде всего его звали Юджин. Средняя школа должна была стать для него ожившим кошмаром, но этого не произошло.
Вокруг ее ног в надежде на еду скакали кролики – маленькие, серые, надоедливые существа. Кролики, как и все, что Розмари притаскивала домой: ромашковый чай, которым она мыла руки перед игрой в игровые автоматы; листья шалфея, которые она носила в кошельке; монетки, которые она пришивала к одежде; подкова и этот чертов злобный дух-петух, – должны были приносить удачу. Многие для этих целей носили с собой кроличью лапку, но ее мать расценила иначе: зачем покупать одну лапку, если можно купить целого кролика и получить в четыре раза больше удачи, не пролив ни капли крови?
Вы хоть раз видели фильм ужасов, где убивают человека, обвитого бешено мигающей гирляндой? Конечно же нет. Никто не хочет убивать странных людей. Иначе копы станут задавать слишком много вопросов. К тому же трудно забыть Уэнсдэй Аддамс, наряженную в гирлянду. Убийцы обычно ищут бродяг и проституток – людей второго плана, которых никто не вспомнит и по которым никто не будет скучать.
Ее же точно никто не забудет.
... темнота может жить внутри человека и съедать его изнутри.
– Похоже, ты не раз оказывался на волоске от гибели. Только недавно, насколько я слышал, получил две пули в грудь.
– Ну, что тут скажешь. Мне все время везет.
– Чужая удача, как правило, раздражает менее удачливых, особенно в самый разгар войны.
– Предлагаете мне перестать быть удачливым?
– Возможно, тебе следует быть чуточку менее удачливым и вообще не попадать под пули.
Горовиц рассмеялся:
– Запомню это на будущее.
– Смерть умрет. – Смерть не может умереть. – Что за чудовищные создания были бы люди, если бы не могли умереть. Смерть ничем не отличается от них. Смерть умирает, потому что должен, потому что все умирает.
Депрессия, как и ВИЧ, великолепно умеет прятаться. Она скрывается в дальних уголках сознания, ждет, пока выстроенные тобой стены, в конце концов падут. Депрессия может оставаться незамеченной многие месяцы, а то и годы. Ты счастлив и здоров, тебе кажется, что ты вылечился, ты уцелел, а потом бац! – и она снова тут, возникает из ниоткуда. Представьте, будто вы пережили крушение «Титаника»: вы думаете, что выжили, победили смерть в ее игре, а потом, несколько лет спустя, «Титаник» начинает охотиться за каждым уцелевшим, убивая одного за другим на улицах Нью-Йорка. Речь идет о мести в духе фильма ужасов «Я знаю, что вы сделали прошлым летом», только в качестве обезумевшего убийцы выступает пассажирский лайнер весом в 46 328 тонн, рассекающий море тумана. Вот насколько абсурдной бывает депрессия.
Даже не знаю, что ужаснее: умереть в семнадцать лет или иметь самые заурядные похороны на свете.
Послевкусие показалось странным, словно вино перебродило, но ей было все равно: подростки употребляли алкоголь не за его вкусовые качества. Он был эффективным средством сделать тебя круче, веселее и общительнее.
Иногда люди рассказывают правдивые истории так, чтобы они казались вымышленными, потому что это придает им достоверности.
Хуже глупого страха может быть только ситуация, когда остальные знают о твоем глупом страхе.
Ведь вечеринки – это люди, люди – это глаза, глаза – это испытующие взгляды, впивающиеся в кожу, будто маленькие осуждающие долгоносики, а осуждение – это прилюдный приступ гипервентиляции, который ведет к еще большему осуждению.
Знать заранее – ужасно. Знание – это проклятие, которое способно многих свести с ума.
Все, кого мы впускаем в свою жизнь, могут причинить нам боль. Иногда они так и поступают, иногда – нет, но это не является отражением нас самих или нашей силы. Любить того, кто делает тебе больно, не значит быть слабым.
Не надо бояться правды, она ведь освободит нас, понимаешь?
А мне нравится думать, что обо мне забудут, – проговорила она. – Когда мы умрем, вся боль и стыд, которые мы испытывали, все наши горести и мучения превратятся в пыль. Это придает мне смелости: я знаю, что в конце все сотрется и останется чистый лист. Нам достался краткий проблеск сознания, с которым мы можем делать, что хотим, а потом Вселенная опять забирает его себе. Я не верю в Бога, но даже я способна оценить эту высшую справедливость. Нет, меня не пугает забвение – для меня оно почти равноценно полному прощению грехов.
И как она может быть твоей родственной душой, если никогда не читала «Гарри Поттера»? Ты правда хочешь провести остаток
дней с человеком, который не читал «Гарри Поттера»? Подумай о детях! В какой обстановке им предстоит расти, если у них будет такая мать?
Ага. Вот и приготовлю для всех мини-пиццы, только купите все, что нужно. А еще, – я откашлялся, – к нам придет девочка.
– Будете вместе делать доклад? – поинтересовалась мама.
– Это твой репетитор? – спросил папа.
– Хочешь ей что-то продать?
– Заманил ее хитростью?
– Она думает, что мы миллионеры?
– Ты ее шантажируешь?
– Она сидит на героине, да?
– Если не буду подходить к телефону, просто позвони в полицию – они тебя подбросят. А мы с папой соврем, что весь месяц будем держать тебя под домашним арестом.
– Спасибо, мам.