Будучи человеком мудрым и проницательным, она понимала, что время ее, как актрисы, уже ушло. Но не хотела верить очевидному! Недаром же постоянно повторяла фразу Франца Кафки: «Стой под дождем. Пусть пронизывают тебя его стальные стрелы. Стой, несмотря ни на что. Жди солнца. Оно зальет тебя сразу и беспредельно».
«Возле нас – все на продажу. Исчезло даже само понятие «театральный подъезд». Здесь сейчас тусовки всех видов. А к самому театру люди должны идти, как-то по-особому настраиваясь на встречу с любимыми актерами, с тем, что погаснет свет и особый мир придет в жизнь.
Театр – это ведь не обыденность, это праздник. Но, вероятно, сейчас это уже звучит старомодно. И люди идут к театру… через мат, понимая, что здесь идет какая-то неведомая, но темная жизнь, где проституция, мафия, рэкет – это норма».
Многое еще, наверное, не нравилось прославленной актрисе на закате дней в очумелой от перемен России. Но Целиковская никогда не любила жаловаться. Хотя и радовалась все реже. Она признавалась, что раньше, вставая по утрам, задорно пела, а теперь перестала.
Жизнь идет, молодое сменяет старое, новые люди входят в жизнь, старое отмирает. Но нет будущего без прошлого. Нет движения без опыта, испытаний и жизни предыдущих поколений. И я уверен, что наш святой долг за ежедневными заботами не забывать наших любимых близких, продолжать их любить и мысленно общаться с ними. В этом ключ к сохранению человеческих ценностей и в конечном счете к успешному движению вперед новых поколений.
Людмила Васильевна, когда дело доходило до друзей, почти ничего не боялась – ни ЦК КПСС, ни КГБ, ни театральных кликуш. Она боялась только, что не сумеет помочь друзьям в тот момент, когда они более всего будут нуждаться в ее поддержке и сочувствии.
Господь говорил, что счастлив более дающий, нежели приемлющий. Целиковская воистину была счастливым человеком.
Нет предела самосовершенствованию, всегда нужно стремиться подняться на следующую ступеньку, а не застывать, как мраморная статуя, на достигнутом. Творческий человек просто обязан искать в себе недостатки, невзирая на льстивые похвалы окружающих. И еще он должен иронично, с юмором относиться к дифирамбам в свой адрес, когда понимает, что не заслужил их.
Уже в зрелые годы на вопрос: «Что бы вы сделали, если бы были мужчиной?» Целиковская ответит:
«Прежде всего я отняла бы – извините, отнял бы – лом у женщины, что колет лед возле нашего дома, и больше никогда не подпустила бы ее к этому орудию производства. Как и к другим столь же «изящным» операциям. В этот же день я провозгласила бы долгожданное неравноправие между мужчинами и женщинами, окончательно закрепив за первыми право посвящать женщинам жизнь, а за вторыми – право благосклонно этим пользоваться».
Слово «никогда» становится самым обыденным, и формула человеческого бытия, предложенная Набоковым, – моим мироощущением: «Неизбежность, несбыточность, невозвратимость» (Целиковская).
"По Амуру живет очень насмешливый народ, - писал А.С. Суворину 27 июня 1890 года из Благовещенска А.П. Чехов, - все смеются, что Россия хлопочет о Болгарии, которая гроша медного не стоит, и совсем забыла об Амуре. Нерасчетливо и неумно."
И странно: простой народ вовсе мне не так дорог. Он становится мне мил только облаченный в солдатский мундир (10 августа 1886 г.)
Попрощаться с покойницей на носилках принесли верного слугу великокняжеской семьи, управляющего дворами Александры Иосифовны и Константина Константиновича П. Е. Кеппена. Спустя пятнадцать дней скончался и он.
Воспитание Александр III, которого в детстве прозвали Бульдожкой, получил поверхностное: все внимание родителей было направлено на старшего сына и наследника престола Николая Александровича. Когда цесаревич внезапно 12 апреля 1865 года скончался в Ницце, Александр II вручил его невесту датскую принцессу Марию Софию Фредерику Догмару второму сыну и поручил О. Б. Рихтеру заняться образованием двадцатилетнего нового наследника.
«Оттон Борисович говорил мне, – вспоминает Н. А. Епанчин, – что он пришел в ужас, когда узнал, как пренебрегали образованием Александра Александровича. По-русски он писал едва-едва грамотно, познания его по всем научным предметам были весьма ограничены… Александр Александрович занимался хорошо, усердно исполнял учебную работу и проявил одну из основных черт своего характера – добросовестное отношение к своим обязанностям. Он не был быстр на соображение, но вдумчиво вникал в учебные занятия и, уяснив себе какой-либо вопрос, уже твердо держался усвоенного».
Толпа человек в тысячу, состоящая из студентов университета и медико-хирургической академии, отправилась на днях на кладбище служить панихиду на могиле Добролюбова по случаю 25-летия его кончины. Градоначальник Грессер увещевал толпу вести себя смирно. Кажется, его не слушали, он еле-еле уехал. Потом на Кузнечном переулке вызванные по тревоге казаки и городовые окружили студентов и всех переписали. Хорошенько не знаю, как было дело, но думаю, что, если хотят служить панихиду по ком бы то ни было, мешать не следует, равно как и видеть в этом что-нибудь, направленное против правительства (19 ноября 1886 г.)
Странная была атмосфера службы у преображенцев, странные понятия о чести и долге, странные решения принимал великий князь.
Семеро солдат-преображенцев изнасиловали беременную жену одного из полковых канониров, и она попала в больницу. Дело выплыло наружу, и насильников арестовали. Константин Константинович думает не о несчастной женщине и ее муже, а о смягчении участи виновных.
«Угрожающее им наказание – каторга – слишком несоответственно строго по их воззрениям на такой проступок» (30 июня 1891 г.)
Я сижу в комнате. Звезды мне видны. Я сейчас пойду молиться на балкон (3 сентября 1876 г.)
Меня раздражают газеты, затеянная в них травля немцев, издевательство над императором Вильгельмом и неизменные сообщения о германских зверствах. Везде и во всем преувеличения и обобщения. Нельзя, по-моему, огульно обвинять всех немцев за нетерпимые поступки некоторых из них.
Издеваться над еще непобежденным врагом невеликодушно, неблагородно и неумно.
Трудно добраться до правды: немецкие письма и газеты обвиняют нас в том же, в чем мы обвиняем немцев. Очевидно, и с той и с другой стороны много неправды. По-моему, война не должна переходить в ненависть (5 ноября 1914 г.)
До сих пор мысль о любви к женщине мне скучна и противна, я хочу силу, свободу, лихое молодечество, удаль.
Я прежде не понимал, отчего иногда мы видим муху, сидящую на мухе. Я теперь узнал, что ни одни животные это делают это, что это есть неизбежный закон природы.
Меня окружили женщины. Я их, видимо, интересовал. Они мне говорили, что я красив, хорош; трогали меня, жались. Одна совсем села на меня, положила руки на мои плечи, мое колено находилось между ее ног - и я не чувствовал никакой похоти или страсти.
А в лирике, кажется мне, надо именно более чувствовать, чем думать.
Я люблю Достоевского за его чистое детское сердце, за глубокую веру и наблюдательный ум. Кроме того, в нем есть что-то таинственное, он постиг что-то, чего мы не знаем.
Отчего это у Достоевского всегда выводятся люди не как все, а какие-то необыкновенные, не то больные, не то сумасшедшие, а вместе с тем их чувства и мысли нам так знакомы и близки?
«Помимо своей замечательной красоты, – характеризует Александру Иосифовну в начале 1860-х годов Е. Феоктистов, – производила она впечатление порядочной дуры».
Николай Константинович всю жизнь волочился за юбками, Константин Константинович первое место отдавал мужской красоте, Дмитрий Константинович любил только лошадей.