У Гершуни все продумано и на после убийства. Мстить Оболенскому он посылает Кочуру, хотя на стрельбу вызывался еврей. Важно, чтобы потом узнали, что за крестьян мстил крестьянин. Посылая на убийство Балмашова, Кочуру и Григорьева, он заставляет их писать свои биографии и письма к товарищам. Надо, чтобы это осталось для потомства. Придя за этим к Кочуре в гостиный номер, он предупредительно вынимает из кармана перо, бумагу и чернила. И тот пишет. Если же литература не выходит, Гершуни говорит, что напишет и поправит сам.
Около шести часов вечера дежурившие на станции Киев-второй филеры встретили шедший в Киев пассажирский поезд. Когда поезд остановился, из вагона вышел хорошо одетый мужчина в фуражке инженера с портфелем в руках. Оглянувшись рассеянно, инженер пошел медленно вдоль поезда, посматривая на колеса и буфера вагонов. Вглядываясь в него, наши люди не двигались. Поезд свистнул и ушел. Инженер остался. Как будто бы — «он», думали филеры, но сходства с карточкой нет! Вдруг инженер остановился, нагнулся, стал, поправлять шнурки на ботинках и вскинул глазами вкось на стоявших поодаль филеров. Этот маневр погубил его. Взгляды встретились.
Во все время производства обыска и писания протокола Гершуни угрюмо молчал, вскидывая иногда глазами на кого-либо из присутствующих. Только при чтении протокола, заметив дату 13 мая, он сказал, саркастически улыбаясь: — Жандармам и тринадцать везет!
Фрумкину посадили в тюрьму. Сидя там, она решила убить генерала Новицкого. Тот еще не успел сдать управления. Фрумкина раздобыла в тюрьме хорошо отточенный ножик и подала заявление о желании дать откровенное показание, но только лично генералу Новицкому. Тот поддался на удочку и вызвал ее на допрос, хотя уже очень давно никого не допрашивал.
В маленьком кабинете Новицкий и Фрумкина были один на один. Фрумкина наговорила генералу много комплиментов и что-то рассказала ему про местные дела. Генерал был доволен и стал записывать показания. Этого только Фрумкиной и нужно было. Улучив момент, она, сидевшая немного сбоку генерала, бросилась к нему и, схватив левой рукой за голову, правой хотела перерезать сонную артерию.
Генерал отмахнулся правой рукой и, как человек сильный, этим жестом отбросил Фрумкину к стене и крикнул жандарма.
Происходили сходки и на Днепре. Под вечер, в тихих затонах Труханова острова, сцепивши бортами несколько лодок, руководители устраивали настоящую плавучую аудиторию. На всякий случай взято пиво, хлеб, селедки. Как будто прогулка. Кстати, есть и барышни. Справляться с этими сходками было легко. На приготовленном своевременно катере мой лихой жандармский из казаков поручик Еремин атаковывал обычно эту флотилию и тащил ее на буксире в город, а там уже все арестованные шли по обязательному постановлению отбывать за сходку административные взыскания. От этих сходок отучили быстро. На Днепре не разбежишься, это не в лесу.
Обыск у местного богача наделал много шума в городе. Были арестованы его два сына. Сам Г., придя в тот или на следующий день в клуб, сказал неосторожно, что он не беспокоится за сыновей, что за деньги все возможно, и он добьется быстрого освобождения детей у жандармского управления. Эти слова были доведены мною официально до сведения департамента, прокуратуры и жандармского управления, где производилось дознание. В результате каждый боялся поднять вопрос об освобождении братьев Г., и они просидели благодаря отцу много больше, чем могли бы просидеть
Один штабс-капитан сапер, назначенный нам в отделение, додумался читать нам вслух "Бурсу" Помяловского. Мы веселились от души, слушая чтение, но после ухода воспитателя проделывали в классе на практике все, что проделывали бурсаки и до чего сами мы не доходили.
Сами жандармские офицеры своею сдержанностью и какой-то особой корректностью усиливали это впечатление и заставляли смотреть на них с некоторой осторожностью. В них не было офицерской простоты, они не были нараспашку и даже внушали к себе какой-то непонятный страх. Почему и отчего - это было неясно.
Он бросил мне, между прочим, упрек, что у нас мало раскрыто нелегальных типографий. Я ответил, что те типографии, которые работали, мы арестовали, сами же мы их не ставим, а потому и не можем арестовывать по двадцати типографий в год. Я намекал на один из городов, где было арестовано очень много типографий, что ставилось нам в пример и над чем мы посмеивались.
Женщины на всех беспорядках самый зажигательный для толпы элемент. Изолирование их понижает настроение мужчин. Без женщин мужчины менее воинственны.