...за обеденным столом можно любить также, как в постели.
Она обладала редким даром не существовать до тех пор, пока в ней не появится необходимость.
Литература — самая лучшая забава, придуманная, чтобы издеваться над людьми.
Надо прислушаться к голосу ребенка, которым ты был когда-то и который существует еще где-то внутри тебя. Если мы прислушаемся к ребенку внутри нас, глаза наши вновь обретут блеск. Если мы не утеряем связи с этим ребенком, не порвется и наша связь с жизнью.
Прошлое - ложь, для памяти нет дорог обратно, каждая миновавшая весна невозратима, и самая безумная и стойкая любовь - всего лишь скоропреходящее чувство
Сердце - это третье яичко, мой генерал!
Правда или вымысел — какая разница? Все станет правдой со временем, любая ерунда!
А ведь он знал с самого начала, что его обманывают в первую очередь те,
кто ему угождает, знал, что за лесть берут чистоганом, знал, что толпы
людей, с ликованием славящих его и желающих ему вечной жизни, сгоняют силой
оружия; все это он знал и приучил себя жить с этой ложью, с этой
унизительной данью славы, ибо в течение своих бессчетных лет не раз
убеждался, что ложь удобней сомнений, полезнее любви, долговечнее правды; он
уже ничему не удивлялся, когда дожил до позорной фикции власти: повелевал,
когда все уже было ему неподвластно, был прославляем, когда утратил свою
славу, и утешался подчинением приближенных, не имея уже никакого авторитета.
В годы желтого листопада своей осени он убедился, что никогда не будет
хозяином всей своей власти, никогда не охватит всей жизни, ибо обречен на
познание лишь одной ее тыльной стороны, обречен на разглядывание швов, на
распутывание нитей основы и развязывание узелков гобелена иллюзий, гобелена
мнимой реальности; он и не подозревал, не понял даже в самом конце, что
настоящая жизнь, подлинная жизнь была у всех на виду; но мы видели эту жизнь
совсем с другой стороны, мой генерал, -- со стороны обездоленных, мы видели
ее изнутри бесконечных лет нашего горя и наших страданий, видели сквозь годы
и годы желтого листопада вашей нескончаемой осени, несмотря на которую мы
все-таки жили, и наша беда была бедой, а мгновения счастья -- счастьем; мы
знали, что наша любовь заражена вирусами смерти, но она была настоящей
любовью, любовью до конца, мой генерал! Она была светочем той жизни, где вы
были всего лишь призрачным видением за пыльными стеклами вагонного окна, в
котором мы мельком видели жалкие глаза, дрожащие бледные губы, прощальный
взмах затянутой в шелковую перчатку руки, -- взмах лишенной линий судьбы
руки старца, о котором мы так никогда и не узнали, кем он был на самом деле,
не был ли он всего лишь нашим мифом, этот нелепый тиран, не знавший, где
оборотная, а где лицевая сторона этой жизни, любимый нами с такой
неиссякаемой страстью, какой он не осмеливался ее себе даже представить, --
ведь он страшился узнать то, что мы прекрасно знали: что жизнь трудна и
быстротечна, но что другой нет, мой генерал! Мы не страшились этой
единственно подлинной жизни, потому что знали, кто мы такие, а он остался в
неведении и относительно себя, и относительно нас, этот старец, вечно
носившийся со своей свистящей килой, поваленный одним ударом роковой гостьи,
вырванный ею из жизни с корнем; в шорохе темного потока последних мерзлых
листьев своей осени устремился он в мрачную страну забвения, вцепившись в
ужасе в гнилые лохмотья паруса на ладье смерти, чуждый жизни, глухой к
неистовой радости людских толп, что высыпали на улицы и запели от счастья,
глухой к барабанам свободы и фейерверкам праздника, глухой к колоколам
ликования, несущим людям и миру добрую весть, что бессчетное время вечности
наконец кончилось.
Страх перед смертью - это горячий уголь счастья жизни
"Как восстанавливать какую бы то ни было промышленность, мой генерал, если у нас не осталось хинного дерева, не осталось какао, не осталось индиго, не осталось ничего, за исключением ваших личных богатств, неисчислимых, но пропадающих втуне!"
рассказывали в тавернах анекдот о том, как однажды государственному совету сообщили, что президент умер, и все министры стали испуганно переглядываться и со страхом спрашивать друг у друга, кто же пойдет и доложит ему об этом, —
Жажда власти порождает лишь неутолимую жажду власти
Еще до рассвета он отдал приказ посадить детей на баржу с цементом и с песнями отправить за черту наших территориальных вод, где баржа была подорвана зарядом динамита, и дети, не успев ничего понять, камнем пошли на дно. Когда трое офицеров предстали перед ним и доложили о выполнении приказа, он сперва повысил их в звании сразу на два чина и наградил медалью за верную службу, а затем приказал расстрелять, как обыкновенных уголовников. «Потому что существуют приказы, которые можно отдавать, но выполнять их преступно, черт подери, бедные дети!»
Самой долгой и детельной жизни хватает лишь на то, чтобы научиться жить - в самом конце!
режим держится не на обещаниях, не на апатии, не даже на терроре, а только на застарелой инерции
Существуют приказы, которые можно отдавать, но выполнять их преступно.
Родина - самая прекрасная выдумка
Никогда не отдавай приказа, если не уверен, что его выполнят!
Почему, черт подери, ничего не изменилось в этом мире после моей смерти? Как это может быть, что солнце по-прежнему всходит и заходит и даже не споткнется? Почему, о мать моя, воскресенье осталось воскресеньем, а жара той же несносной жарой, что и при мне?
Правда или вымысел — какая разница? Все станет правдой со временем, любая фигня!
Если бы дерьмо хоть что-нибудь стоило, бедняки стали бы рождаться без задниц
...нет для человека наказания более унизительного и в то же время более справедливого, чем измена собственной сущности, одряхление собственного тела и памяти...
есть такие люди, со дня рождения меченные клеймом одиночества
Ложь удобней сомнений, полезнее любви, долговечнее правды
Чёрт подери, как это может быть, чтобы этот индеец написал такую прекрасную вещь той же рукой, которой он подтирается?