... и только отвратительный хохот колдуна, невероятно довольного своей жестокой шуткой, казалось, все еще витал в воздухе, оседая на стенах, на полу, даже на одеяниях самого князя.
«Мы не тронем тебя, не тронем тебя, прекрасная княжна, — нашептывал ей на ухо лес, — но бойся колдуна, бойся, бойся, не к добру везет он тебя в свою обитель, беды не миновать, ох, не миновать беды! Поразит он тебя, красна девица, в самое сердце! Бойся, бойся...»
На огромном столе лежали разные путевые карты — были и совсем крошечные, и те, что нетерпеливо свешивались со стола в ожидании, пока хозяин обратит на них свое внимание. Совсем старые, бережно вычерченные, карты имели запах пыли, книжной рухляди — чернила, казалось, въелись в них намертво и не желали отпускать.
— Что же ты, господин дорогой, лес-то не уважаешь, — ответила она и посмотрела на Марила, хитро прищурившись. — Ведь он тебя потому и держит в лапах своих, потому и не отпускает твоих людей, что не веришь ты в его живость. Полон он существ разных, разной нечисти, — чуют они, с каким пренебрежением и неверием ты к ним относишься, да ждут, когда ты взмолишься о пощаде.
Такова была женская доля — ублажать и подчиняться, но сейчас ей казалось, что она была не единственной здесь, кто подчинился; это произошло с ними обоими.
— Зачем ты предупредил меня, Хильдим? Разве не так любопытство вызывают, соблазнами разными толкают жертву на грех?
— Да, Милу, тяжела господская судьбина; не ведаешь никогда, что против тебя люди твои добрые замышляют.
— Тебе не о чем беспокоиться, господарь, — промолвил Милу. — Следовало бы тебе только больше доверять своим людям, а то так и с ума сойти можно, коли в каждом верном воине изменника подозревать.
— Здесь ты неправ, — возразил ему Марил, — иные так прикидываться умеют, такую личину на себя напустят — вовек не догадаешься, что у них на уме.
Колдовство пока не было полностью подвластно Морене, но ей нравились такие случайные его проявления; в груди разливалось теплое чувство. Свобода... Дар, которым ее мать предпочла пожертвовать ради обычной жизни, из-за которого ее погубили, освободил Морену. Разве не в этом состоит вся прелесть бытия, когда чародейство клубится в твоей душе, когда оно замирает на кончиках пальцев, а с губ в любой момент готовы сорваться колдовские слова? И сила, льющаяся изнутри мощным потоком, которую даже ты сам не можешь приручить до конца, которая будто составляет всего тебя, тебя самого, сливаясь с тобой в единое целое, проникая в самое сердце, — разве это не то, ради чего стоит жить?
у всякого могущества есть свой предел