Хочу написать, что Киров – город контрастов. С другой стороны, в России есть ли вообще не контрастные города? Села только если.
Сидеть на одном месте так долго было невыносимо. Не только морально, но и физически – эти железные лавки с дырочками ломают привычное положение позвоночника за несколько минут. Они точно были спроектированы не для удобства ожидания, а для пыток.
Сижу в кафе «Пельменная» у вокзала в ожидании электрички на Тюмень. Передо мной разогретые в микроволновке макароны с кетчупом и котлета. Я вообще пельмени хотел, но в «Пельменной» они закончились, как и майонез.
Границу между Европой и Азией я почувствовал физически – теперь в электричках не мягкие кресла, а деревянные потертые скамьи. И наконец-то люди стали более разговорчивые. Узнал от деда в кепке, что у него простуда, а детективы – лучший жанр литературы. Молодой парень рассказал, что едет в Тюмень, но сам не знает зачем.
На Ишим мы шли с такой скоростью, что писать в блокнот на ходу было почти невозможно. Поэтому пишу я это, сидя в зале ожидания на вокзале станции. Как всегда, в основном среди бомжей, но здесь они более воспитанные – в штаны не писают. Не то что Миша Андреевич из Шали. Да и как-то неприлично будет, красивый же вокзал, даже автомат с зерновым капучино есть.
Омск прекрасен. Вот все остальные города только пытаются или притворяются «советскими», а он прям всей своей безысходностью застрял в конце 80-х. Как будто слепок сняли – так и стоит. Даже гнилая сломанная табличка на подъезде будет бережно висеть – никто не снимет, не поменяет. Если бы я снимал кино, я бы обязательно снял его здесь. +100 к депрессии и арт-хаусу.
Представьте город, где власть захватили бабушки. Или создали свое поселение с нуля. Но главное – здесь правят бабки. По улицам еле-еле бегают откормленные внуки. Причем приезжают они не только на лето, остаются здесь навсегда и не встают из-за стола, пока все не съедят. Имена детям стали со временем не нужны. Они все откликаются на «внучок». Вокруг снуют ободранные кошки в надежде, что над ними сжалятся и покормят. Но они здесь только для красоты и чтобы внуки с ними игрались. Взрослые здесь – обслуживающий персонал. Они не имеют права голоса, да и по жизни молчат. Работают в магазинах, помогают таскать тяжелые сумки, привозят на машинах в город картошку или то, что потребуется бабкам. Мужья бабок сидят в гаражах, сделанных из старых вагонов поездов, и вечно чинят автомобили.
Сколько одиночества в этой электричке. Нас точно в Новосибирск везут? Ощущение, что на убой. Контролерша даже спросила: «Вы до самого конца?» К чему бы это. Подозрительно. И все вокруг такие, будто ощутили всю тщетность бытия. И смирились.
— Россия безумно красива. А насчет человека понимаешь, что все очень одиноки. Но при этом людям комфортно в этом одиночестве. Обычно человек садится в электричку, которая идет шесть часов, и просто смотрит в одну точку, и лицо у него грустное. Никто не пошевелится, не начнет с кем-то говорить, не подсядет ни к кому, все закрытые. Ну, если тебе скучно и ему скучно, всем скучно, давайте сядем все вместе, поиграем во что-нибудь. Но нет же, все сидят по одному, смотрят в окно, думают о чем-то своем с таким вот смирившимся лицом. Ощущение такое, что они с этим родились и так надо, и они с этим живут.
Представьте полное единение и слияние с природой, когда вы ощущаете себя не просто человеком или даже частью этого мира, а вы четко понимаете, что вы и есть природа, словно прорастаете в траву и исчезаете в ней. Именно тогда исчезает малейший намек на страх смерти, который сидит в нас всегда, просто редко вылезает наружу. Потому что не может умереть то, что бесконечно. А в такие моменты вы и есть бесконечность.