"Если ты хочешь где-нибудь жить, значит ты хочешь там умереть."
Смелость - лучшее украшение молодости.
Чем примитивней человек, тем больше он собой доволен. Сомнение и терпимость — это черты интеллигентных людей
Нельзя брать прошлое с собой. И нельзя оглядываться, это утомляет и ведет к гибели.
Странно, как быстро что-то может рухнуть. В одно мгновение. А кто-то другой даже не успевает дочитать газету.
Любой город перестает казаться враждебным, как только ты в нем поел и попил.
У древних греков способность мыслить считалась высоким даром. Затем она стала счастьем. Позже - болезнью. Сегодня она - преступление.
— Понять-то я пойму! Но простить — это для меня слишком тяжелая задача. Я лучше забуду.
Хорошая память-основа дружбы и гибель любви.
Странно. Самые естественные вещи заставляют человека краснеть. Низости - никогда.
Ничего не страшно, пока тот, кого ты любишь, еще жив.
Вы знаете, что на свете всего ужаснее? Признаюсь вам по секрету: то, что в конце концов ко всему привыкаешь..
Чем примитивнее человек, тем более высокого он о себе мнения.
Если рядом с тобой кто-нибудь умирает, ты
этого не чувствуешь. В этом несчастье мира. Сострадание - это не боль.
Сострадание - это скрытое злорадство. Вздох облегчения, что это не ты и не
тот, кого ты любишь.
- Все в порядке? - беззвучно спросил профессор.
Керн снова кивнул.
- Тогда продолжим, - зашептал профессор в свою рыжую бородку. - Aller. Неправильный глагол. Je vais, tu vas, il...
- Нет, - возразил Керн. - Давайте возьмем сегодня другой глагол. Как будет - любить?
- Любить? "Aimer". Но это правильный глагол...
- Вот поэтому мы и возьмем его, - ответил Керн.
"Когда рядом кто-то умирает, ты этого не чувствуешь. Вот в чем все горе жизни! Сострадание еще не боль. Сострадание - скрытое злорадство. Оно как вздох облегчения: ведь мучаешься-то не ты..."
Пока человек жив - ничто не потеряно.
Грусть иногда бывает единственным счастьем.
Лучшее укрытие на войне - воронка от только что разорвавшегося снаряда. Почти никогда еще не бывало, чтобы в нее сразу же попал второй снаряд.
Несчастье - самая повседневная вещь на свете
Дневной страх как-то разумен, а ночной – безграничен.
Нас унизили, но мы не унижены.
-Это дешевая ирония. Ты прекрасно знаешь:без принуждения нельзя. Вначале, для защиты нового общества, оно необходимо. Позднее оно уже не понадобится.
- Понадобится,-возразил пятьсот девятый.-Никакая тирания не может обойтись без принуждения. И с кажды годом его нужно ей не меньше, а больше. Такова участь всякой тирании. И в этом ее неизбежный конец.
Их подвозили в тачках, на грубо сколоченных носилках, складывали в коридорах казармы СС, срывали с них завшивевшие лохмотья, сжигали рвань, после чего доставляли в душевые СС.
Многие не понимали, что с ними собирались сделать; они тупо сидели и лежали в коридорах. Некоторые ожили только тогда, когда пар прорвался сквозь открытые двери. Они закряхтели и в страхе стали отползать назад.
— Мыться! Мыться! — кричали их товарищи. — Вам надо помыться.
Но все было тщетно. Вцепившись друг в друга, скелеты со стоном потянулись, как раки, к выходу. Для них мытье и пар были синонимом газовых крематорских камер. Им показали мыло и полотенце. Никакой реакции. Они и это уже проходили: так заманивали узников в газовые камеры. Только после того, как мимо них провели первую группу помытых узников и те кивками и словами подтвердили, что это горячая вода и купание, а не газ, они успокоились.
Пар клубами валил с облицованных кафелем стен. Теплая вода была, как теплые руки. Погрузившись в эту воду, узники, тонкими руками и распухшими суставами приподымались и плескались в ней. Всякое затвердевшее на теле дерьмо стало отмокать. Скользившая по иссушенной коже мыльная пена растворяла грязь.
Тепло проникало глубже, чем до костей. Теплая вода! Они забыли, что это такое. Они лежали в воде, осязая ее, и для многих она впервые стала символом свободы и избавления.
Бухер сидел рядом с Лебенталем и Бергером. Тепло пропитывало их. Это было какое-то животное ощущение счастья. Счастье возрождения; это была жизнь, которая возникла из пепла и которая теперь возвращалась в замерзшую кровь и в доведенные до изнеможения клетки. В этом было что-то растениеподобное; водяное солнце, которое ласкало и будило считавшиеся мертвыми зародыши. Вместе с грязными корками кожи растворялись грязные корки души. Они ощущали защищенность. Защищенность в элементарном: в тепле. Как пещерный человек перед первым огнем.
Им раздали полотенца. Они насухо вытирались, с удивлением рассматривая свою кожу. Она все еще была бледной и пятнистой от голода, им же она казалась нежно-белой.
Им принесли со склада чистые вещи. Они ощупывали и разглядывали их, прежде чем надеть. Потом их отвели в другое помещение. Мытье оживило, но вместе с тем очень утомило. Хоть и вялые, они были готовы поверить в другие чудеса.
Помещение, уставленное кроватями, их мало удивило. Окинув взглядом кроватные ряды, они хотели проследовать дальше.
— Вот, — сказал сопровождавший их американец. Они уставились на него.
— Это для нас?
— Да. Чтобы спать.
— Для какого количества?
Лебенталь показал на ближайшую кровать, потом на себя и Бухера и спросил:
— Для двоих? — Потом показал на Бергера и поднял три пальца. — Или для троих?
Американец ухмыльнулся. Он подошел к Лебенталю и тихонько подтолкнул его к первой кровати, потом Бухера — ко второй, а Бергера и Зульцбахера — к стоявшим рядом.
— Вот так, — проговорил он. — Каждому по кровати! С одеялом!
— Я сдаюсь, — объявил Лебенталь. — Подушки тоже есть.
Только в романах встречается дешевая фраза о том, что дух не сломить. Я знал хороших людей, которые были способны лишь на одно — выть как звери. Сломить можно почти любое сопротивление. Для этого требуются только достаточно времени и случай.