Это моя манера противостоять передрягам: шагать вперед до полного изнеможения.
Без этих раздражающих звуков, среди вновь обретенного безмолвия я могу прислушиваться к бабочкам, летающим у меня в голове. Требуется большое внимание и даже сосредоточенность, так как взмахи их крыльев почти неуловимы. Чтобы заглушить их, достаточно шумного дыхания. Впрочем, это удивительно. Мой слух не улучшается, и все же постепенно я слышу их более отчетливо. Должно быть, у меня ухо бабочек.
Сегодня мне кажется, что все моё существование было лишь цепью таких вот мелких неудач. Скачками, результат которых знаешь заранее, но не способен добиться выигрыша. — «Двадцать к одному»
От этой картины — можно сказать, почти живой — веяло великой нежностью, разделенной печалью и средоточием той сердечной привязанности, которую я ощущаю при каждом посещении моих друзей. — «В музее Гревена»
Кто-то мастерски готовит пищу, я же умею тщательно подбирать и готовить свои воспоминания.
Мне бы хотелось склеить их [письма] однажды, одно с другим, чтобы получилась лента длиною в километр, которая развевалась бы на ветру, словно знамя во славу дружбы.
Стрела самой тонкой остроты может притупиться и утратить свой смысл, когда требуется несколько минут, чтобы направить ее.
Конечно, я пускаю слюну, но почему бы не в кашемир?
Я вдруг постиг ошеломляющую действительность, столь же потрясающую, как грибовидное облако атомного взрыва, и более острую, чем нож гильотины.
Неужели я был слеп и глух или действительно необходимо прозрение несчастья, чтобы увидеть человека в его истинном свете?