— Только не опоздайте! Я знаю — русские способны опоздать на целых десять минут. Я раз был на званом обеде с русским, он заставил себя ждать и даже… даже не был в отчаянии, что опоздал.
От чувства непрочности и напряжения обычных будней уж не было, и сама жизнь стала вовсе не тем или иным накоплением фактов, а только искусством эти факты прожить. Ни обычных норм во взаимоотношениях труда и досуга, ни необходимости носить те или другие маски, вызываемые положением или доселе привычной иерархией интеллигентских оценок.
И вместе с тем именно в эти годы, как на краю вулкана богатейшие виноградники, цвели люди своим лучшим цветом. Все были герои. Все были творцы. Кто создавал новые формы общественности, кто — книги, кто — целую школу, кто — из ломберного сукна сапоги.
...и голос, как у юноши при переходе в зрелость, ломался и выдавал сложнейшими интонациями почти хроническое его неблагополучие...
Эта прикрепленность к месту при наименьшей затрате нервно-физических сил, без боли отрыва от семейного очага, это гнездовое тепло, доброжелательность улыбок всего населения, со справками о здоровье, успехах, дочерях, сыновьях, наконец, внуках, создают ту защитную атмосферу, которая, как солнце из растения, выгоняет из человека предел его силы и цвета.
Шли домой. На мосту Революции была мгла. На реке много барж, огоньки. И вдруг совсем ни к чему старая дама сказала:
— А все-таки бессмертие ни доказать, ни опровергнуть…
Старик-поэт усмехнулся:
— А зачем вам бессмертие? Что вы с бессмертием сделаете? — И замедляя шаг, чтобы отдышаться, сказал из себя самого:
Когда меня у входа в Парадиз
Суровый Петр, гремя ключами, спросит:
«Что делал ты?» — меня он вниз
Железным посохом не сбросит.
Скажу — слагал романы и стихи
И утешал, но и вводил в соблазны,
И вообще, апостол Петр, мои грехи
многообразны.
Сама и жена — не весь ли женский вопрос в двух словах?
Россия не очень хорошо производит товары, но у нее все отлично с производством сред — легендарных впоследствии ...
Едва попав в угол или к писателю под постель, книги множились вроде как почкованием - обитатель Сумасшедшего Корабля обрастал не бытом, а книгами.
У русских было смущение от невинности европейцев, совершенно невообразимой для насмешливости нашей природы, к тому же приперченной достоевщинкой. У нас даже в интимной беседе едва распустят чувство, как, гляди, уж прикроются наплевательством, которого, может, в таком количестве вовсе и нет.
Половина бед человека и его непродуктивности оттого, что он слишком часто не умеет переключаться вне себя.