Смерть всегда с тобой, пока ты дышишь, а после смерти смерти нет.
… смысл существования человека в самосовершенствовании духа своего, — выше этого нет цели в мире. В этом красота разумного бытия — изо дня в день все выше восходить по нескончаемым ступеням к сияющему совершенству духа. Тяжелее всего человеку быть человеком изо дня в день.
Среди всевозможных встреч и разлук хоть раз в жизни случается то, что не назовешь иначе как встречей, ниспосланной Богом. Но как велик риск, что подобная встреча ни к чему не приведет, человек постигнет лишь потом - и тогда ему на мгновение становится страшно при мысли, а что если бы та встреча оказалась напрасной ...Ведь исход встречи зависит уже не от Бога, а от самих людей.
богоискательство, в представлении церковников, самое страшное преступление против церкви
И тогда он понимал внутреннее состояние тех, кто живет с тайным грузом на душе,понимал, что как ни велика земля, как ни радостны новые впечатления,но все это ничего не стоит, ничего не дает ни уму ни сердцу, если есть в сознании хоть крохотная болевая точка, она определяет исподволь и самочувствие человека , и его отношения с окружающими.
Когда враг погибает в бою, он перестает быть врагом.
И среди тысячной толпы – ты одинок, и находясь с собой наедине – ты одинок.
И без людей человек не может жить и с людьми тяжко.
По сравнению со скоростью мышления скорость света - ничто; мысль, что, уходя в прошлое, может двигаться в обратном направлении во времени и в пространстве, быстрее всего...
— Ты будешь отлучен от церкви – дома Божьего! — Моя церковь всегда будет со мной. Моя церковь – это я сам.
Как трудно рождалось в человеке человеческое...
А ведь еще перед каждым человеком стоит неизбывная задача - быть человеком, сегодня, завтра, всегда.
Словно люди не понимают, сколько несчастий и убожества в их жизни поистекает и проистекало во все времена от лени.
Среди всевозможных встреч и разлук хоть раз в жизни случается то, что не назовешь иначе как встречей, ниспосланной Богом. Но как велик риск, что подобная встреча ни к чему не приведет, человек постигает лишь потом - и тогда ему на мгновение становится страшно при мысли, а что если бы та встреча оказалась напрасной... Ведь исход встречи зависит уже не от Бога, а от самих людей.
Родину невозможно унести, можно унести только тоску,если бы родину можно было перетаскивать с собой, как мешок, то цена ей была бы грош.
Кто не подает руки, тот не уважает людей. А потом дед говорит, что из семерых людей один может оказаться пророком. Это очень добрый и умный человек. И тот, кто поздоровается с ним за руку, станет счастливым на всю жизнь. А я говорю: если так, то почему этот пророк не скажет, что он пророк, и мы все поздоровались бы с ним за руку. Дед смеется: в том-то и дело, говорит он, что пророк сам не знает, что он пророк, - он простой человек. Только разбойник знает о себе, что он разбойник. Не совсем мне это понятно, но я всегда здороваюсь с людьми.
Многие люди умирают не столько от болезней, сколько от неуемной, снедающей их вечной страсти - выдать себя за большее, чем они есть. (Кому не хочется слыть умным, достойным, красивым и к тому же грозным, справедливым, решительным?)
Может быть, любовь – это такое же вдохновение, как вдохновение художника, поэта?
...Опасность легка, когда опасность миновала...
.... мы до самого аила не проронили ни слова. Да и надо ли было говорить? Ведь словами не всегда и не все выскажешь…
Еще не начав читать, я наперед знал, что написал Садык. Все его письма походили одно на другое, как ягнята в отаре. Садык постоянно начинал со слов «Послание о здравии» и затем неизменно сообщал: «Посылаю это письмо по почте моим родным, живущим в благоухающем, цветущем Таласе: премного любимому, дорогому отцу Джолчубаю…»
Тонкие губы Данияра с твердыми морщинками по углам всегда были плотно сомкнуты, глаза смотрели печально, спокойно, и только гибкие, подвижные брови оживляли его худощавое, всегда усталое лицо. Иногда он настораживался, словно услышал что-то недоступное другим, и тогда взлетали у него брови и глаза загорались непонятным восторгом. А потом он долго улыбался и радовался чему-то. Нам все это казалось странным.
............................................................................................
И опять мне показалось, что он напряженно вслушивается в какие-то не доходящие до моего слуха звуки. Порой он настораживался и замирал с широко раскрытыми глазами. Его что-то томило, и мне думалось, что вот сейчас он встанет и распахнет свою душу, только не передо мной - меня он не замечал, - а перед чем-то огромным, необъятным, неведомым мне.
............................................................................................
И мне вдруг стали понятны его странности, которые вызывали у людей и недоумение и насмешки, - его мечтательность, любовь к одиночеству, его молчаливость. Я понял теперь, почему он просиживал целые вечера на караульной сопке и почему оставался один на ночь у реки, почему он постоянно прислушивался к неуловимым для других звукам и почему иногда вдруг загорались у него глаза и взлетали обычно настороженные брови. Это был человек, глубоко влюбленный. И влюблен он был, почувствовал я, не просто в другого человека; это была какая-то другая, огромная любовь - к жизни, к земле.
Я понимал, что так мог любить свою землю только тот, кто всем сердцем тосковал по ней долгие годы, кто выстрадал эту любовь.
Да и теперь я часто задаю себе вопрос: может быть, любовь - это такое же вдохновение, как вдохновение художника, поэта?
Такие вот тихони – что протухшие яйца: снаружи чисто и гладко, а внутри – нос заткни.