В нашем дворе жила женщина по имени Зайна, ночь с которой можно было купить. Необязательно за деньги. В трудный для родины час пускала она к себе чеченских боевиков, вывесив на окно квартиры ичкерийский флаг как опознавательный знак.
Флаг был красивым, зеленым, с лежащим посередине пушистым волком. Брала за свои услуги Зайна недорого: миску муки да банку солений.
Нельзя забывать безумие. Иначе оно может повториться.
Неожиданно все небо оказалось в ярких парашютах. Летели они к нам на землю с высоты, а на них были люди в светлых одеждах. Непонятный новый «камуфляж»!
– Американцы! Американцы! – загалдел народ. – Купили нас, как когда то Аляску. Будет у нас теперь новый флаг: звезды, звезды, полосы, полосы. Волк – символ Чечни – станет зеброй. И все на зеленом фоне!
Всматриваюсь и я.
Вижу: люди к нам летят совсем не военные, красивые, ухоженные.
Много золотоволосых, но среди них и седые есть, и африканской расы. И что самое главное, все с бородой!
Ошибается народ: не американцы это!
«Перед смертью все видят что-то особенное, когда есть несколько секунд до того, как грудь обожгут свинцовые пули.
Ни с чем не сравнимый опыт.
В нём есть всё: от закинутого внутрь головы невода страха до мистического прозрения Будды, а потом - до полного безразличия к гиенам, которые останутся в аду, когда за тобой захлопнется дверь.»
Я смотрела на растерзанные трупы людей и животных на улицах своего города, и приходило четкое понимание: смерть идет чуть позади — за моим правым плечом. Она хотела забрать и меня, но что-то все время мешало ей. Настойчиво, будто в этом был хоть какой-то смысл, я писала дневник, в котором были уже тысячи страниц...
Я всегда любила смотреть, как растет трава. Утром, в час пробуждения солнца, зеленые ростки показывались из глубин земли. Днем ростки становились больше, приобретали темно зеленый цвет, и довольные садовые улитки стремились вскарабкаться повыше на одуванчики, чтобы сверху посмотреть на эту красоту: к вечеру травинки наливались соком весны. Нередко, сбежав из дома, я проводила целый день, наблюдая за этим удивительным микромиром.
Кто то скажет «глупость», а это была моя вселенная. Закрыв глаза, я видела улитку, которая питалась травинками.
Мы лежали на снегу около часа, пока соседняя улица превращалась в горстку камней, оставляя свою жизнь лишь старым фото, а потом побрели в свой дом, как оказалось, частично уцелевший при бомбежке.
«Соседи всегда одинаковы. Особенно если война. Это всегда предатели, мародёры и трусы. Иногда герои, иногда убийцы. Но для этого нужен стержень. Таких мало.»
Для меня нет никаких приказов, кроме приказов чувств. Их я смог сохранить в пустоте и бреде этого мира.
Мертвых жителей в городе куда больше, чем живых, если война настоящая. Поэтому грани миров между живыми и мертвыми быстро стираются, и приходит понимание, что нет никаких мифических «мы» и «они». Есть «они», которые только что были «мы». И есть «мы», которые в любую секунду могут стать «ими».
Мы сидим на Старой башне, а внизу, в синеве залива, купается солнце, словно надкусанное оранжевое яблоко.
– Что есть мир видимых траекторий?
– Зачем тебе? – спросил дед, не отрывая взгляда от переливающейся воды. – Лови сны! Сегодня много пушистых.
Я поймала один в виде огненного шара, но он рассыпался на множество искр, которые упали вниз, на позолоченные крыши храмовых построек.
– Осторожнее, внучка, – прошептал дед Атолла и засмеялся в густую белую бороду.
– Как я могу ловить сны? Удочка, которую ты мне дал, – ненастоящая! – сказала я, надувшись.
– Всё, что ты можешь себе представить, всё, что ты можешь увидеть, – подлинное, – парировал дед и, в подтверждение своих слов, легонько ткнул меня тонкой, похожей на тростинку удочкой в бок.
Находясь в горах с подразделением, в которое его определили, Виктор понял, что свои, русские, сотрудничают с чеченскими боевиками, продают за валюту оружие и обмундирование, лишают солдат нормальной еды, чтобы получить легкие деньги. Получалось, что добровольцев гнали воевать за идеи, напичкав пропагандой из телевизионного ящика, а на деле оказывалось, что это очередная грязная война.
Кто я? Почему выжила там, где погибли тысячи детей? Мои ноги хранят следы от осколков, но шрамы незаметны, потому что край юбки всегда касается земли. Миссия, возложенная высшими силами неумолима: я бережно складываю найденные истории в дневник, где судьбы переплетены так крепко, что кажутся единым целым.
Когда человек теряет способность замечать детали, он может нелепо погибнуть, поскольку самое важное — это внимание. Утратить его легко, обленившись и позабыв о правильном дыхании, отгоняющем суетливые мысли. Чужеродные сущности отвлекают ум и не дают сосредоточиться. Замусоренное сознание выглядит как рябь на воде.
Не имея доходов, брошенные государством, в отсутствии пенсий и пособий, мы после пережитого ада на чеченских войнах были предоставлены сами себе.
— Гомосеки! Пидорасы окаянные! Геи! Голубятня пушистая! — Безумный крик пенсионерки Клавдии заставил нас выглянуть утром в окно.
Я и мама жили в конюшне, конечно, вовсе не потому, что наша фамилия Жеребцовы. Слегка подремонтированная в период сталинских инноваций, бывшая конюшня стала нашим временным жилищем вместо квартиры, разбомбленной российской авиацией в Чечне.
Соседка металась по двору и царапала сломанными вилами хрустящий морозный воздух, словно стремясь запустить рогатину прямо в небеса.
— Ах ты насильник шелудивый! — истерила пожилая женщина. — Оставь в покое невинное дитя!
— Надо выйти, — сказала мне мама. — Без «скорой помощи» здесь не обойтись.
Я помчалась вниз, не разбирая ступенек, и едва не сломала шею, столкнувшись с главным редактором.
— Вы представляете, — кричала я, — в вашей редакции все врут! Здесь гнездятся спецслужбы и запугивают людей! В тюрьму, говорят, надо меня отправить! На десять лет! Потому что я «много видела» на чеченской войне!
Луковица почесал в затылке:
— Шишкин у нас больной на всю голову. И на остальные места тоже!
Выбежав из «Ставропольского этапа» я обнаружила подростков, которым от силы исполнилось тринадцать. Они сидели на каменной ограде у здания, где располагалась редакция, и пили из пластиковых стаканчиков водку. Закусывали школьники зеленым луком и редисом.
— Отправьте меня на Марс! — заорала я. — Я не выдержу больше ни дня в этом городе!
— Вам чего? Милостыню не подаем! — Начальник отхлебнул кофе.
— Беженцы мы, — сбивчиво пояснила мама. — Десять лет под бомбами! Приехали сюда, а здесь еще хуже, чем там.
— Хм, — задумчиво произнес начальник, откусывая заварное пирожное.
— Дочка у меня одна... Ранены были... Не можем вернуться в Грозный, дом разрушен... — Мама решила пересказать нашу жизнь, но начальнику паспортного стола это было совсем неинтересно. Он знаком велел блондинке выйти за дверь, что она и сделала.
Мы продолжили стоять: я молча, а мама, рассказывая об ужасах войны.
— Хватит! — наконец перебил ее начальник: — Какого хрена вам от меня надо?!
— Паспорт! — Мама покраснела.
Нам всегда бывает неловко за грубое поведение других.
— Паспорт? — нахмурился начальник паспортного стола. — При чем здесь я?
Живи, как хочешь ты, а не так, как ожидают от тебя другие. Не важно, оправдаешь ты их ожидания или нет, умирать ты будешь без них. И свои победы одержишь сам!
Однажды в своем сарае отец семейства увидел черную кошку, которая должна была окотиться. Ему это сильно не понравилось. В приступе ярости мужчина схватил кошу за хвост и швырнул о бетонную стену. Кошка умерла вместе с неродившимися котятами.
Рассказав об этом в поселке, соседская семья благополучно забыла о кошке. А через пару месяцев мужчина зарезал свинью. Во дворе у сарая лежала туша свиньи, и он опаливал ее паяльной лампой. Рядом крутились жена и пятилетняя дочка. Неожиданно паяльная лампа в руках мужчины вспыхнула, и он, испугавшись, отбросил ее в сторону. В воздухе лампа взорвалась. Огонь попал на одежду жены и маленькой дочки. Они заполыхали, словно два факела. Первой умерла мать семейства. Позже скончалась дочка. В больнице она сказала, что ее к себе зовет мама. После этих событий мужчина продал жилье и уехал со старшей девочкой в другой регион.
— Послушай, — остановил он меня у самой двери, — что
бы там ни было на этой проклятой чеченской войне, пообе-
щай мне одну вещь.
— Какую?!
— Что ты покрестишься в церкви.
Надо сказать, при этих словах меня пробрала дрожь, потому что я вспомнила, как учитель в школе выбросил при одноклассниках мой нательный крестик в мусорное ведро. Потом, утешая себя, я читала Коран, спасаясь от пронырливых джиннов...
— Нет, не могу, — ответила я.
— Это важно, — настаивал Ермак. — Я сам вернулся из логова сатаны. Креститься надо.
— У меня другой путь к Богу. Извините.
— А какой? Ислам, да? Суфизм? — Директор казино прищурился.
— Разные провайдеры обеспечивают телефонную связь. Религии не выполняют других функций, кроме подключения. Вам подходит желтая карточка, а мне зеленая. Главное не цвет, как вы понимаете.
Наш временный приют, где я и мама снимали квартиру, потускнел и осунулся от невзгод. Пятиэтажный кирпичный дом, прозванный в народе хрущевкой, не могли утешить ни ласковые солнечные лучи, ни хрустящая синева неба. Горемыка сник под тяжестью утрат, переживая войну и пожары. Он чувствовал провалами рухнувших этажей смерть младших братьев и сестер, видел разбитыми окнами их черные остовы — напоминание людям о содеянном зле. Наполненный голосами жильцов, дом держался из последних сил и горестно вздыхал.