Величавый поэтому — крайний с точки зрения величия и срединный с точки зрения должного [поведения], ибо ему свойственно ценить себя по достоинству, а те, [другие], отклоняются в сторону излишка или недостатка.
Упреки (поэтическим произведениям) бывают пяти видов: в том, что изображено невозможное, или невероятное, или нравственно вредное, или противоречивое, или несогласное с правилами поэтики.
Слишком блестящий язык заслоняет собою характеры и мысли
Мы с удовольствием смотрим на самые точные изображения того, на что в действительности смотреть неприятно, например, на изображения отвратительнейших зверей и трупов. Причиной этого служит то, что приобретать знания чрезвычайно приятно не только философам, но также и всем другим, только другие уделяют этому мало времени.
"Все это тем еще более (постыдно], если недостаток является следствием собственной вины человека: если он сам виноват в том, что с ним происходит, происходило или будет происходить, то это прямо зависит от его нравственного несовершенства."
"По возрасту пользоваться изречениями прилично людям зрелым, и относительно того, в чем человек опытен: употреблять изречения, а также рассказывать мифы неприлично человеку, не достигшему такого возраста, употребление же изречений по поводу того, в чем человек неопытен, есть признак неразумия и невоспитанности"
Иметь хорошую репутацию значит считаться у всех людей серьезным человеком или обладать чем-нибудь таким, что составляет предмет стремления всех или большинства, или добродетельных или разумных людей.
Справедливость, мужество, умеренность, великодушие, щедрость и тому подобные качества <...> — добродетели души. Красота, здоровье и тому подобное — также блага, потому что все это добродетели тела
удовольствие - благо, и отсутствие печали - тоже благо.
"Вообще нелепо в других порицать то, что сам делаешь или можешь сделать, или других побуждать делать то, чего сам не делаешь и не можешь сделать."
Друг — это такой человек, который делает для другого человека то, что считает для него благом, и делает это ради этого человека.
Остроумие есть отшлифованное высокомерие.
Одна жрица не позволяла своему сыну говорить политические речи, говоря: «Если ты будешь говорить справедливое, тебя возненавидят люди, а если несправедливое — боги».
Дело риторики не убеждать, но в каждом данном случае находить способы убеждения.
Речь слагается из трех элементов: из самого оратора, из предмета, о котором он говорит, и из лица, к которому он обращается.
Легко совершается то, что совершается без неудовольствия или в короткое время.
Если позорно не быть в состоянии помочь себе своим телом, то не может не быть позорным бессилие помочь себе словом.
Не все то, что люди совершают добровольно, совершается ими намеренно, но все, что совершается ими намеренно, совершается ими добровольно.
Далее, ошибается ли тот, кто считает, что дело таким-то образом либо обстоит, либо не обстоит, и говорит ли правду тот, кто принимает и то и другое вместе? Если этот последний говорит правду, то какой смысл имеет утверждение, что природа вещей именно такова? А если он говорит неправду, а более прав тот, кто придерживается первого взгляда, то с существующим дело уже обстоит определенным образом, и можно сказать, что это истинно и не может в то же время быть неистинным. Если же все одинаково говорят и неправду и правду, то тому, кто так считает, нельзя будет что-нибудь произнести и сказать, ибо он вместе говорит и да и нет. Но если у него нет никакого мнения, а он только одинаково что-то полагает и не полагает, то какая, в самом деле, разница между ним и ребенком? А особенно это очевидно из того, что на деле подобных взглядов не держится никто: ни другие люди, ни те, кто высказывает это положение. Действительно, почему такой человек идет в Мегару, а не остается дома, воображая, что туда идет? И почему он прямо на рассвете не бросается в колодезь или в пропасть, если окажется рядом с ними, а совершенно очевидно проявляет осторожность, вовсе не полагая, таким образом, что попасть туда одинаково нехорошо и хорошо? Стало быть, ясно, что одно он считает лучшим, а другое – не лучшим. Но если так, то ему необходимо также признавать одно человеком, другое не-человеком, одно сладким, другое несладким.
Гезиод и все, сколько их ни было, теологи заботились заботились только об убедительном для них самих, о нас же не позаботились.
Не знать, что нужно подкреплять доказательствами и что не нужно, - значит быть невеждою. Ведь не все же безусловно может быть доказываемо, ибо в таком случае пришлось бы идти в беспредельность, так что в этом случае не было бы доказательства окончательного и настоящего. Но если для некоторых положений не нужно искать доказательств, то они не сумели бы сказать, какое положение более данного заслуживает подобного исключения. Можно, правда, и это доказывать приведением к абсурду, если только лицо сомневающееся приводит какие-нибудь возражения. Если же оно ничего не приводит, то смешно пытаться рассуждать с тем, кто ни о чем не хочет рассуждать, пока он не хочет. Такой человек, пока он остается таким, все равно для нас что растение.
Как глаза летучих мышей относятся к дневному свету, точно так же и ум нашей души ослепляется тем, что есть самого ясного в природе.
видя, что вся эта природа находится в движении, и полагая, что относительно изменяющегося нет ничего истинного, они стали утверждать, что по крайней мере о том, что изменяется во всех отношениях, невозможно говорить правильно. Именно на основе этого предположения возникло крайнее из упомянутых мнений – мнение тех, кто считал себя последователями Гераклита и коего держался Кратил, который под конец полагал, что не следует ничего говорить, и только двигал пальцем и упрекал Гераклита за его слова, что нельзя войти в ту же реку дважды, ибо сам он полагал, что этого нельзя сделать и единожды.
не означать что-то одно – значит ничего не означать.
Если существует действительно какое-нибудь единое и сущее само по себе, то необходимо, чтоб единое и сущее было сущностью их, ибо тут ничего нет другого, что можно приписывать как всеобщий атрибут, но только это самое.