Жестокости учатся, следуя не только чужому примеру, по и собственному опыту.
История не более определенна и мертва, чем будущее. И прошлое не дальше, чем ваш последний вздох.
Иногда мне кажется, что именно так, дрейфуя между сном и бодрствованием, человек отдыхает лучше. Разум бродит в сумраке обоих состояний и находит истину, таящуюся в реальности и снах. Здесь, дожидаясь своего часа, обитают мысли и чувства, к восприятию которых мы еще не готовы.
Ты-самая печальная песня из мужчин, которых мне довелось встретить.
«– Я больше не должен звать тебя Шутом. Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?
– Ха, как я хочу, чтобы ты меня называл? Понятно. Вот это правильно поставленный вопрос. – Насмешка в его тоне звучала музыкой, легкой и приятной.
Я помолчал и сформулировал свой вопрос как можно проще.
– Как твое настоящее имя?
– Ах. – Он вдруг стал серьезным и медленно вздохнул. – Мое имя. Ты имеешь в виду, как меня назвала мать, когда я родился?
– Да, – ответил я и затаил дыхание.
Шут редко говорил о своем детстве, и я вдруг понял, что прошу у него очень многого. Я подумал о древней магии имени: если я знаю твое истинное имя, я обладаю над тобой властью. Если я назвал тебе свое, я даровал тебе эту власть. Я часто задавал Шуту прямые вопросы, и, как и прежде, одновременно боялся и с нетерпением ждал ответа.
– И если я тебе его открою, ты будешь им меня называть? – спросил он таким тоном, что я понял: необходимо как следует взвесить свой ответ.
Я задумался. Его имя принадлежит только ему, и не мое дело выбалтывать его кому ни попадя.
– Только когда мы одни. И только если ты захочешь, – серьезно проговорил я, считая свои слова торжественной клятвой, которую нельзя нарушить.
«Шут повернулся ко мне лицом, на котором был написан восторг.
– Я захочу, – заверил он меня.
– Ну? – повторил я свой вопрос, неожиданно мне стало не по себе, показалось, что он снова меня перехитрил.
– Имя, которое дала мне мать, я отдаю тебе, ты можешь меня им называть, когда мы вдвоем. – Он снова вздохнул и снова отвернулся к огню, потом закрыл глаза, но его ухмылка стала еще шире. – Любимый. Она называла меня только так – Любимый.
– Шут! – запротестовал я.
Он весело рассмеялся, явно наслаждаясь происходящим.
«– Шут, я серьезно. – Комната начала медленно вращаться вокруг меня, и я понял, что, если скоро не засну, меня вытошнит.
– А ты думаешь, я шучу? – Он издал театральный вздох. – Ну, если не можешь называть меня «Любимый», тогда, полагаю, тебе придется продолжать называть меня «Шут». Потому что я всегда останусь для тебя Шутом, Фитц.
– Том Баджерлок.
– Что?
– Теперь я Том Баджерлок. Меня все знают под этим именем.
Он помолчал немного, а потом решительно заявил:
– А я – нет. Если ты настаиваешь на том, чтобы мы с тобой сейчас взяли себе новые имена, я буду называть тебя «Любимый». И тогда ты будешь звать меня «Шут». – Он открыл глаза и откинул голову назад, чтобы взглянуть на меня. Изобразив на лице дурацкую улыбку влюбленного, тяжело вздохнул и сказал:
– Спокойной ночи, Любимый. Мы слишком долго не виделись.»
Нежданная радость всегда бывает самой приятной.
Молчание содержит в себе все вопросы, а язык может спросить совсем не то, что нужно.
-Твои родители произвели тебя на свет,но человека из себя ты делаешь сам
...Женщина не может ждать вечно
Не суметь придумать ответ – это не то же самое, что согласиться с собеседником.
– Иногда все пути плохи, шут. Но мы все равно должны выбирать.
Если у тебя есть выбор смеяться или плакать, лучше смеяться.
Башни редко крошатся снизу вверх.
Я всегда верила, возможно по-детски, что ничего подобного не может произойти с человеком, который следует правилам. После этого я чувствовала себя… обманутой. Глупой. Легковерной. Я думала, что идеалы могут защитить меня. Честь, учтивость, правосудие… они ненастоящие, Фитц. Мы все доверяем им и пытаемся спрятаться за ними, как за щитом. Но они охраняют только от тех, у кого есть такие же щиты. Против тех, кто отринул их, они бессильны.
Вся история – это огромное колесо, и оно безжалостно крутится, поворачиваясь снова и снова. Так же, как времена года сменяют друг друга, луна завершает свой цикл и начинает новый, движется время. Совершается последовательная смена одних и тех же событий, одни и те же люди, добрые или злые, приходят к власти. Человечество обречено бесконечно повторять давно совершенные ошибки.
Один раз он бросился ко мне и к шуту с высунутым языком и заявил, что сегодня мы поищем кабана, потому что вокруг очень много следов. Я передал это шуту.
– Я не терял ни одного кабана, так что мне незачем их искать, – ответил он надменно.
Некоторые были даже заперты при помощи искусных замков. У Галена было достаточно времени, чтобы открыть их. Замок ведь всего-навсего позволяет честному человеку остаться честным, ты же знаешь.
– Если человек может делать что-то, это вовсе не значит, что он будет это делать.
Лучше не просить, чем попросить и получить отказ.
- Как ты меня нашел? - Как ты узнаешь, где чесать, когда чешется?
Дипломатия – это прежде всего искусство манипулирования тайнами. Разве могут разрешиться переговоры, если нет секретов, которыми можно поделиться, а можно и попридержать их? Это верно и для брачного договора, и для торгового соглашения между королевствами. Каждая сторона точно знает, что именно можно уступить другой стороне, чтобы достичь желаемого результата; и это манипулирование тайным знанием позволяет совершать величайшие сделки.
Я беру с собой себя. Это все, что мне на самом деле нужно и что на самом деле принадлежит мне.
Совместное пьянство, особенно чрезмерное, формирует связь между людьми.
Я думала, что идеалы могут защитить меня. Честь, учтивость, правосудие… они ненастоящие, Фитц. Мы все доверяем им и пытаемся спрятаться за ними, как за щитом. Но они охраняют только от тех, у кого есть такие же щиты. Против тех, кто отринул их, они бессильны.
– Я не люблю перемен, – сообщила она. – Особенно в последнюю минуту. Перемены говорят о том, что ты и раньше не был как следует готов, а теперь готов еще меньше.