Ни один человек не станет по-настоящему добрым, пока не поймет, сколько в нем зла, или сколько зла он может причинить
Ученые не беспристрастны, они не соблюдают даже своих, ученых правил, особенно же пристрастны они, когда предпочитают быстрой перемене медленные, постепенные изменения. Они видят повсюду, как сгущаются сумерки, ибо верят, что это сумерки богов. Не знаю, но посмею предположить, что они не видят того дневного света, в котором живут люди.
В этой книге я спорю не с умными и честными учеными, а со смутным общественным мнением, порожденным скороспелыми открытиями.
Суеверие царит в эпохи разума, ибо оно связано с вполне разумной вещью — сомнением, во всяком случае — с неведением. Люди чувствуют, что, во-первых, мы не знаем законов мироздания, а во-вторых, эти законы могут противоречить так называемым законам логики. Люди поняли, и поняли правильно, что серьезные события нередко зависят от маленьких, пустячных. Когда до них доходит слух, что то или иное невинное действие — ключ к каким-то важным событиям, глубокий и далеко не бессмысленный инстинкт подсказывает им, что это вполне вероятно.
В наши дни принято считать, что все религии равны, а все основатели религий — соперники, оспаривающие друг у друга звездный венец. Это не так. Только Один из них оспаривал венец. Собственно, все обстоит именно так, как мы ожидаем согласно здравому смыслу и, уж точно, по христианскому учению. Чем выше человек, тем меньше у него оснований себя возвысить. Кроме единственного раза, о котором я говорю, такие претензии свойственны только очень мелким людям, помешанным на любви к себе.
Чем человек проще, тем он тоньше.
В Евангелии очень много событий, которые никто не стал бы выдумывать, потому что никто, в сущности, не знает, что с ними делать. Например, есть там огромный пробел — нам почти неизвестно, как жил Христос до тридцати лет. Вряд ли кто-нибудь стал бы это выдумывать, чтобы что-то доказать, кажется, никто и не пытался сделать это.
Христос был и остается милостивейшим нашим Судией и лучшим нашим Другом, и это много важнее для нашей частной жизни, чем для исторических выкладок.
религия — откровение, религия — виде́ние, которое дает наша вера; но видим мы правду. Вера в том и состоит; мы убеждены, что это — правда. Вот разница между видением и грезой. Вот разница между верой и мифом, между верой и теми выдумками — вполне человеческими, нередко здоровыми, — которые мы зовем язычеством. Видение бывает редко, вероятнее всего, однажды и остается в душе навсегда. Грезить можно каждый день, и каждый день — по-разному.
Древние знали о грехопадении, даже если они ни о чем не знали; знают о нем и все настоящие язычники. Упавший с высоты может помнить о падении, даже если он забыл высоту. Этот мучительный, как танталова пытка, провал зияет в глубине всех языческих чувств. Все мы иногда, на секунду, вспоминаем, что о чем-то забыли; и самые темные из людей, взглянув на землю, могут вспомнить, что забыли о небе. Но у древних были минуты, подобные воспоминаниям детства, когда они говорили просто и прямо; когда римлянин Вергилий разрубал ударом стиха хитросплетения мифов и разбегалось сборище богов, а в небе оставался Бог.
Мы нередко слышим, что христианство может остаться как дух, как атмосфера. Поистине многие хотели бы, чтобы оно осталось как призрак. Но оно не хочет. После каждой его смерти не тень встает, но воскресает тело.
Пессимизм - не усталость от плохого, а усталость от хорошего. Отчаяние приходит не тогда, когда ты пресытился страданием, а когда ты пресытился весельем. Когда по той или иной причине хорошие вещи уже не служат своему делу, - пища не кормит, лекарства не лечат, благословение не благословляет, - наступает упадок.
Отчаяние приходит не тогда,когда ты присытился страданием,а когда ты присытился весельем.
В этой книге я не собираюсь говорить подробно о том, что было с христианством дальше; тут начнутся споры, о которых я надеюсь написать когда-нибудь позже. Я просто хочу показать, что наша вера, возникшая в языческом мире, была и сверхъестественной и уникальной. Чем больше мы о ней знаем, тем яснее, что подобия ей в мире нет.
Я очень хорошо отношусь к монотеистам — к мусульманам, евреям, но наша вера кажется им кощунством, способным раскачать мир. Однако наш мир не покачнулся, он стал на место. Я совершенно согласен с неверующими — голова может закружиться от одной мысли о том, во что их призывают поверить. Но у верующих голова не кружится, она кружится у неверующих. Неверующие цепляются за любую крайность этики и психологии: за пессимизм, отрицающий жизнь, за прагматизм, отрицающий разум, они ищут знания в кошмарах и правила в противоречиях. Они кричат от страха, потому что их обступили болезненные призраки и оглушили толки о жутких мирах, где дважды два — пять. Только вера, которая на первый взгляд кажется самой немыслимой, остается самой твердой и здравой основой человеческой жизни. Она одна может укротить эти мании, спасти разум от прагматизма и всех, — от пуританства.
...люди не начинают с деспотии по своей дикости,а кончают ею,приходят к ней,когда достаточно искушены или(что почти то же самое)опустошены.
Пессимизм-не усталость от плохого,а усталость от хорошего.
Да,много раз-при Арии,при альбигойцах,при гуманистах,при Вольтере,при Дарвине-вера,несомненно,катилась ко всем чертям. И всякий раз погибали черти.)
Чтобы увидеть свой дом, лучше всего остаться дома;
но если это не удастся, обойдите весь свет и вернитесь домой.
Все мертвое плывет по течению, против течения может плыть только живое.
Помню, я защищал христианство перед целым банкетом прославленных агностиков, и у каждого из них, в кармане или на цепочке от часов, был какой-нибудь талисман. Только я один не обзавелся фетишем. Суеверие царит в эпохи разума, ибо оно связано с вполне разумной вещью — сомнением, во всяком случае — с неведением. Люди чувствуют, что, во-первых, мы не знаем законов мироздания, а во-вторых, эти законы могут противоречить так называемым законам логики.
Отец Браун вскочил с неожиданной яростью:
- Стало быть, его обвинила собака? Разоблачил вещий пёс? А не заметили вы, летали в это время птицы и, главное, где: справа или слева? Осведомлялись вы у авгуров, какие принести жертвы? Надеюсь, вы вспороли собаке живот, чтобы исследовать её внутренности? Вот какими научными доказательствами пользуетесь вы, человеколюбцы-язычники, когда вам взбредёт в голову отнять у человека жизнь и честное имя.Вещая собака
...Уж вам-то совсем не пристало быть Фомой Неверующим. Вы бы дожны защищать всё то, что эти дураки называют суевериями. Да, в россказнях о талисманах, приворотах, серебряных пулях что-то кроется! Что вы, католик, скажете на это?
- Скажу, что я агностик, - улыбнулся отец Браун.
- Вздор! - нетерпеливо крикнул Элмер. - Ваше дело верить в разные штуки.
- Да, в некоторые штуки я верю, - согласился отец Браун. - Именно поэтому я не верю в другие.Крылатый кинжал
- Мы должны дать им не кусок хлеба, а Святое Причастие, - продолжал он. - Мы должны сказать слово, которое спасёт их от ада. Мы одни остаёмся с ними, когда их покидает ваша, человеческая милость. Что ж, идите своей нетрудной дорогой, прощая приятные вам грехи и модные пороки, а мы уж, во мраке и тьме, будем утешать тех, кому нужно утешение; тех, кто совершил страшные дела, которых не простит мир и не оправдает совесть. Только священник может простить их. Оставьте же нас с теми, кто низок, как низок был Пётр, когда ещё не запел петух и не занялась заря.Последний плакальщик
- Собака, если бы умела говорить, могла бы рассказать чуть ли не всё об этом деле, - сказал священник. - Вас же я осуждаю за то, что вы, благо пёс говорить не умеет, выступаете от его имени, заставляя его изъясняться языками ангельскими и человеческими. Вас коснулось поветрие, которое в наше время распространяется всё больше и больше. Оно узупаторски захватило власть над умами. Я нахожу его в газетных сенсациях и даже в модных словечках. Оттесняя ваш старинный рационализм и скепсис, лавиною надвигается новая сила, и имя ей - суеверие.Вещая собака