Цитаты из книг
Галка
добавила цитату
из книги
«Пять праведных преступников. Сборник рассказов»
6 месяцев назад
надо просто говорить с людьми уважительно или... не мешать, когда они с тобой говорят.
Галка
добавила цитату
из книги
«Пять праведных преступников. Сборник рассказов»
6 месяцев назад
– он выдумал современное искупление – искупление скукой.
Галка
добавила цитату
из книги
«Пять праведных преступников. Сборник рассказов»
6 месяцев назад
– Каждый век не видит какой-нибудь нашей потребности. Пуритане не видят, что нам нужно веселье, экономисты манчестерской школы – что нам нужна красота.
Галка
добавила цитату
из книги
«Пять праведных преступников. Сборник рассказов»
6 месяцев назад
– Говорят, он превратил еду в искусство?
– О, да, – отвечал человек в очках. – Все ест не вовремя. Видимо, это – идеал.
Галка
добавила цитату
из книги
«Пять праведных преступников. Сборник рассказов»
6 месяцев назад
– автор, мадам Праг. Вероятно, она сама называет себя авторессой. Культура у нее есть, образования – нет.
Галка
добавила цитату
из книги
«Пять праведных преступников. Сборник рассказов»
6 месяцев назад
– плохой человек пошел смотреть плохую пьесу с другими плохими людьми.
Прежде чем стать святым, каждый бывает просто человеком.
В эту книгу вошли очерки, посвященные, наверное, двум самым знаменитым католическим святым – Франциску Ассизскому и Фоме Аквинскому, двум беспредельно разным людям, словно бы олицетворявшим собой две столь же разных стороны католицизма как такового – интуитивно-мистическую и рационально-философскую (хотя порой и святой Франциск был не чужд философии, и святой Фома – поэзии). Живо, эффектно и по-честертоновски парадоксально и не без юмора написанные, эти истории жизни и мысли и сейчас...
Он [Альберт Великий] был проницателен и разбирался не только в единорогах, но и в самом диковинной из чудовищ - в человеке.
В эту книгу вошли очерки, посвященные, наверное, двум самым знаменитым католическим святым – Франциску Ассизскому и Фоме Аквинскому, двум беспредельно разным людям, словно бы олицетворявшим собой две столь же разных стороны католицизма как такового – интуитивно-мистическую и рационально-философскую (хотя порой и святой Франциск был не чужд философии, и святой Фома – поэзии). Живо, эффектно и по-честертоновски парадоксально и не без юмора написанные, эти истории жизни и мысли и сейчас...
Вероятно, на свете не было ни одной революции. Бывали только контрреволюции. Люди всегда восставали против последних мятежников или, на худой конец, раскаивались в последнем мятеже. Это было бы легко увидеть на примере современной моды, если бы современный ум не считал последний мятеж протестом против всего прошлого. Помадки и коктейли современной девицы - протест против прав женщины, против высоких воротничков и строгой трезвости, которые, в свою очередь, не что иное, как протест против альбома с цитатами из Байрона и томных вальсов викторианской леди, восстающей против матери-пуританки, для которой вальс был дикой оргией, а Байрон - большевиком. Загляните, однако, за плечо упомянутой матери, и вы увидите ненавистную ей распущенность эпохи кавалеров, которые бросали вызов пуританам, а уж те бросали вызов католическому укладу, сложившемуся как протест против уклада языческого. Только сумасшедший может назвать все это прогрессом. Как видите, мы просто мечемся то туда, то сюда.
В эту книгу вошли очерки, посвященные, наверное, двум самым знаменитым католическим святым – Франциску Ассизскому и Фоме Аквинскому, двум беспредельно разным людям, словно бы олицетворявшим собой две столь же разных стороны католицизма как такового – интуитивно-мистическую и рационально-философскую (хотя порой и святой Франциск был не чужд философии, и святой Фома – поэзии). Живо, эффектно и по-честертоновски парадоксально и не без юмора написанные, эти истории жизни и мысли и сейчас...
Так личные домыслы о Писании столкнулись со скороспелыми догадками о мире; это столкновение двух нетерпеливых форм невежества зовется спором науки и религии.
В эту книгу вошли очерки, посвященные, наверное, двум самым знаменитым католическим святым – Франциску Ассизскому и Фоме Аквинскому, двум беспредельно разным людям, словно бы олицетворявшим собой две столь же разных стороны католицизма как такового – интуитивно-мистическую и рационально-философскую (хотя порой и святой Франциск был не чужд философии, и святой Фома – поэзии). Живо, эффектно и по-честертоновски парадоксально и не без юмора написанные, эти истории жизни и мысли и сейчас...
Часто сетуют на то, что в житиях все святые похожи. На самом же деле нет людей, более разных, чем святые, - даже преступники больше похожи друг на друга.
В эту книгу вошли очерки, посвященные, наверное, двум самым знаменитым католическим святым – Франциску Ассизскому и Фоме Аквинскому, двум беспредельно разным людям, словно бы олицетворявшим собой две столь же разных стороны католицизма как такового – интуитивно-мистическую и рационально-философскую (хотя порой и святой Франциск был не чужд философии, и святой Фома – поэзии). Живо, эффектно и по-честертоновски парадоксально и не без юмора написанные, эти истории жизни и мысли и сейчас...
Что Калон преступник, я знал еще там, на улице.
– Вы шутите? – спросил Фламбо.
– Нет, не шучу, – отвечал священник. – Я знал, что он преступник раньше, чем узнал, каково его преступление.
– Как это? – спросил Фламбо.
– Языческих стоиков, – задумчиво сказал отец Браун, – всегда подводит их сила. Раздался грохот, поднялся крик, а жрец Аполлона не замолчал и не обернулся. Я не знал, что случилось; но я понял, что он этого ждал.
«Таинственная спутница Темзы, искрящаяся дымка, и плотная, и прозрачная сразу, светлела и сверкала все больше по мере того, как солнце поднималось над Вестминстером, а два человека шли по Вестминстерскому мосту. Один был высокий, другой – низенький, и мы, повинуясь причуде фантазии, могли бы сравнить их с гордой башней парламента и со смиренным, сутулым аббатством, тем более что низкорослый был в сутане. На языке же документов высокий звался Эркюлем Фламбо, занимался частным сыском и направлялся...
Пустите меня, черт вас дери! – орал Калон, словно связанный гигант. – Какое вам дело? Ищейка! Паук! Что вы меня путаете?
– Схватить его? – спросил Фламбо, кидаясь к выходу, ибо Калон широко распахнул дверь.
– Нет, пусть идет, – сказал отец Браун и вздохнул так глубоко, словно печаль его всколыхнула глубины вселенной. – Пусть Каин идет, он – Божий.
«Таинственная спутница Темзы, искрящаяся дымка, и плотная, и прозрачная сразу, светлела и сверкала все больше по мере того, как солнце поднималось над Вестминстером, а два человека шли по Вестминстерскому мосту. Один был высокий, другой – низенький, и мы, повинуясь причуде фантазии, могли бы сравнить их с гордой башней парламента и со смиренным, сутулым аббатством, тем более что низкорослый был в сутане. На языке же документов высокий звался Эркюлем Фламбо, занимался частным сыском и направлялся...
Калон снова выругался.
– Нет, вы скажите, – крикнул он, – когда придут за этой кровожадной гадиной? Убила родную сестру, украла у меня полмиллиона…
– Ладно, ладно, пророк, – усмехнулся Фламбо, – чего там, этот мир – только марево…
«Таинственная спутница Темзы, искрящаяся дымка, и плотная, и прозрачная сразу, светлела и сверкала все больше по мере того, как солнце поднималось над Вестминстером, а два человека шли по Вестминстерскому мосту. Один был высокий, другой – низенький, и мы, повинуясь причуде фантазии, могли бы сравнить их с гордой башней парламента и со смиренным, сутулым аббатством, тем более что низкорослый был в сутане. На языке же документов высокий звался Эркюлем Фламбо, занимался частным сыском и направлялся...
– Она была одна, – сказал отец Браун, – но с собой не покончила.
– Как же она умерла? – нетерпеливо спросил Фламбо.
– Ее убили.
– Так она же была одна! – возразил сыщик.
– Ее убили, когда она была одна, – ответил священник.
«Таинственная спутница Темзы, искрящаяся дымка, и плотная, и прозрачная сразу, светлела и сверкала все больше по мере того, как солнце поднималось над Вестминстером, а два человека шли по Вестминстерскому мосту. Один был высокий, другой – низенький, и мы, повинуясь причуде фантазии, могли бы сравнить их с гордой башней парламента и со смиренным, сутулым аббатством, тем более что низкорослый был в сутане. На языке же документов высокий звался Эркюлем Фламбо, занимался частным сыском и направлялся...
– Пророк, – сказал он, по-видимому, Калону, – я бы хотел, чтобы вы поподробнее рассказали мне о своей вере.
– С превеликой гордостью, – отвечал Калон, склоняя увенчанную голову. – Но я не совсем вас понимаю…
– Дело вот в чем, – простодушно и застенчиво начал священник. – Нас учат, что если у кого-нибудь плохие, совсем плохие принципы, он в этом и сам виноват. Но все же мы меньше спросим с того, кто замутнил совесть софизмами. Считаете ли вы, что убивать нельзя?
– Это обвинение? – очень спокойно спросил Калон.
– Нет, – мягко ответил Браун, – это защита.
«Таинственная спутница Темзы, искрящаяся дымка, и плотная, и прозрачная сразу, светлела и сверкала все больше по мере того, как солнце поднималось над Вестминстером, а два человека шли по Вестминстерскому мосту. Один был высокий, другой – низенький, и мы, повинуясь причуде фантазии, могли бы сравнить их с гордой башней парламента и со смиренным, сутулым аббатством, тем более что низкорослый был в сутане. На языке же документов высокий звался Эркюлем Фламбо, занимался частным сыском и направлялся...
Фламбо его видел не впервые и скрылся в высоком доме, не поглядев, идет ли за ним священник; а тот – из профессионального интереса к обрядам или из личного, очень сильного интереса к шутовству – загляделся на жреца, как загляделся бы на кукольный театр.
«Таинственная спутница Темзы, искрящаяся дымка, и плотная, и прозрачная сразу, светлела и сверкала все больше по мере того, как солнце поднималось над Вестминстером, а два человека шли по Вестминстерскому мосту. Один был высокий, другой – низенький, и мы, повинуясь причуде фантазии, могли бы сравнить их с гордой башней парламента и со смиренным, сутулым аббатством, тем более что низкорослый был в сутане. На языке же документов высокий звался Эркюлем Фламбо, занимался частным сыском и направлялся...
Полина Стэси, старшая сестра, унаследовала герб, земли и очень много денег. Она росла в садах и замках, но, по холодной пылкости чувств, присущей современным женщинам, избрала иную, высшую, нелегкую жизнь. От денег она, однако, не отказалась – этот жест, достойный монахов и романтиков, претил ее трезвой деловитости. Деньги были ей нужны, чтобы служить обществу.
«Таинственная спутница Темзы, искрящаяся дымка, и плотная, и прозрачная сразу, светлела и сверкала все больше по мере того, как солнце поднималось над Вестминстером, а два человека шли по Вестминстерскому мосту. Один был высокий, другой – низенький, и мы, повинуясь причуде фантазии, могли бы сравнить их с гордой башней парламента и со смиренным, сутулым аббатством, тем более что низкорослый был в сутане. На языке же документов высокий звался Эркюлем Фламбо, занимался частным сыском и направлялся...
– Мы оба можем называть ее странной, но имеем в виду противоположные вещи, – продолжал священник. – Современный разум смешивает два разных понятия: тайну как нечто чудесное и тайну как нечто сложное и запутанное. Поэтому ему так трудно разобраться с чудесами.
«Некоторые большие дороги, идущие на север от Лондона, тянутся далеко за город, как истощенные и разреженные призраки улиц, с огромными пробелами в застройке, но сохраняя общую линию. Здесь можно видеть кучку лавок, за которой следует огороженное поле, потом известная таверна, потом огород или питомник, потом большой частный дом, потом новое поле и другая гостиница, и так далее. Если кто-нибудь решит прогуляться по одной из таких дорог, он увидит дом, который невольно привлечет его внимание,...
– Когда этот индус заговорил с нами, у меня было нечто вроде видения о нем и его мире, – продолжал священник доверительным тоном. – Он трижды повторил одну и ту же фразу. Когда он первый раз сказал «мне ничего не нужно», это означало, что он неприступен, что Азия не выдает своих тайн. Потом он снова сказал «мне ничего не нужно», и я понял, что он самодостаточен, как космос, что он не нуждается в Боге и не признает никаких грехов. А когда он в третий раз произнес «мне ничего не нужно», его глаза сверкнули. Тогда я понял, что он буквально имел в виду то, что сказал. Ничто – его желание и прибежище, он жаждет пустоты, как вина забвения. Полное опустошение, уничтожение всего и вся…
«Некоторые большие дороги, идущие на север от Лондона, тянутся далеко за город, как истощенные и разреженные призраки улиц, с огромными пробелами в застройке, но сохраняя общую линию. Здесь можно видеть кучку лавок, за которой следует огороженное поле, потом известная таверна, потом огород или питомник, потом большой частный дом, потом новое поле и другая гостиница, и так далее. Если кто-нибудь решит прогуляться по одной из таких дорог, он увидит дом, который невольно привлечет его внимание,...
– Она выглядит чрезвычайно утомленной, – заметил отец Браун. – Так бывает с женщиной, которая двадцать лет безропотно выполняет свой долг, а потом совершает что-нибудь ужасное.
«Некоторые большие дороги, идущие на север от Лондона, тянутся далеко за город, как истощенные и разреженные призраки улиц, с огромными пробелами в застройке, но сохраняя общую линию. Здесь можно видеть кучку лавок, за которой следует огороженное поле, потом известная таверна, потом огород или питомник, потом большой частный дом, потом новое поле и другая гостиница, и так далее. Если кто-нибудь решит прогуляться по одной из таких дорог, он увидит дом, который невольно привлечет его внимание,...
– Я тоже видела лицо, – перебила Опал. – В одном из наших окон.
– Ты вечно видишь какие-то лица, – грубовато заметил ее брат Джон.
– Важно видеть факты, даже если это обычные лица, – ровным голосом возразил отец Браун.
«Эту историю отец Браун рассказал профессору Крейку, знаменитому криминалисту, в клубе после обеда, где их представили друг другу как людей, разделяющих невинный интерес к убийству и грабежу. Но, поскольку отец Браун постарался приуменьшить свою роль в ней, здесь она изложена более беспристрастно...»
– Я так рада, что вы пришли! Я видела призрак.
– Не стоит расстраиваться из-за этого, – ответил он. – Такое часто случается. Большинство призраков – вовсе не призраки, а остальные не могут причинить никакого вреда.
«Эту историю отец Браун рассказал профессору Крейку, знаменитому криминалисту, в клубе после обеда, где их представили друг другу как людей, разделяющих невинный интерес к убийству и грабежу. Но, поскольку отец Браун постарался приуменьшить свою роль в ней, здесь она изложена более беспристрастно...»
Несмотря на буржуазную роскошь, дом в целом навевал необычное уныние. В нем ощущалась печаль, свойственная старым, а не по-настоящему старинным вещам. Он был наполнен призраками ушедшей моды, а не исторических традиций
«Эту историю отец Браун рассказал профессору Крейку, знаменитому криминалисту, в клубе после обеда, где их представили друг другу как людей, разделяющих невинный интерес к убийству и грабежу. Но, поскольку отец Браун постарался приуменьшить свою роль в ней, здесь она изложена более беспристрастно...»
– Итак, джентльмены? – произнес он таким сердечным тоном, который прямо противоположен духу гостеприимства. Преувеличенная любезность – то же самое, что предложение уйти.
«Эту историю отец Браун рассказал профессору Крейку, знаменитому криминалисту, в клубе после обеда, где их представили друг другу как людей, разделяющих невинный интерес к убийству и грабежу. Но, поскольку отец Браун постарался приуменьшить свою роль в ней, здесь она изложена более беспристрастно...»