Дорожки ветвятся, ветвятся, а потом из всех мировых маршрутов остается только тропинка на работу, и ты уже полностью взрослый.
Вот как раз в девяностые годы старые дороги, по которым каждый человек брел в свой советский тупик, вдруг закрылись. Но зато открылись новые. Так что мы все – молодые и старые – как бы снова стали детьми, хотя время было очень недетское. Пришлось начинать сначала.
Эта книга нашептана мультикультурным хором внутренних голосов различных политических взглядов, верований, ориентаций, гендеров и идентичностей, переть против которых, по внутреннему ощущению автора, выйдет себе дороже.
– Вот ты самого главного еще не просек, – вздохнул Ринат Мусаевич. – В том-то и дело. Если ты у себя в личном столыпине промолчишь, так и в России у тебя все нормально будет. Потому что Россия, Федя, это столыпин. А столыпин – это Россия. И то, что у тебя есть тайный выход на палубу, ничего не меняет. Понял?
...современная Америка - это тоталитарный совок семьдесят девятого года с ЛГБТ на месте комсомола, корпоративным менеджментом на месте КПСС...
Твердые западные деньги, чтобы ты знал, это не квинтэссенция мирового труда, а регулируемый вакуум, который отжимает все у всех и тянет куда надо. Со всего мира.
Они познакомились в Непале на Латанге – в разряженном горном воздухе русские люди сходятся друг с другом легко и быстро.
Что такое дети? Скажи мне. Я подумал и говорю – цветы жизни? Он засмеялся. Нет, говорит. Не только. Это концентрат времени. Сгущенное время, так сказать. Время, свернутое в пружину. Когда ребенок растет, становится взрослым, а потом стареет и умирает, пружина раскручивается. Время расходуется. Смерть – это когда оно кончилось. Кронос ест детей просто потому, что питается временем. Это его еда.
Зачем нужно брать на себя обязательства перед теми, кого жрешь, если можно их жрать без всяких обязательств?
Время – своего рода проклятье. Приговор к смерти. И одновременно благословение, потому что, кроме времени, у живых нет ничего вообще. По сути, они сделаны из времени. Отняли время – отняли все.
Деньги – это наркотик, на который сегодня с младенчества сажают всех. Девяносто девять процентов, как ты, наверно, заметила, пребывают в ломке. Один процент вроде бы прется, но…Ни один наркотик не приносит устойчивой радости. Он дает лишь то, что называется английским словом «high». Временную, зыбкую и неустойчивую эйфорию, смешанную с постоянно растущим страхом этой эйфории лишиться.
Помнишь, мы в школе хохотали над анекдотом про сперматозоидов, которые плывут в предрассветной тьме и переговариваются: «Я буду скрипачом, а я космонавтом, а я премьер-министром», и так далее. А потом раздается голос: «Братья и сестры, нас обманули! Во-первых, мы в резинке. А во-вторых, мы в жопе…»
Так вот, нас всех – скрипачей, космонавтов, олигархов и так далее – обманули куда сильнее, чем этих сперматозоидов.
Они хоть до жопы добрались. А мы – просто кажимость, воспоминание, мгновенное состояние нарративного ума, обновляющееся каждый миг.
Все, за что мы бьемся в жизни – это перестановка букв на дисплее ума, корректура «рассказа про нас», который читаем «мы сами», хотя оба члена этого уравнения есть голимейшая подделка, ежесекундно разлетающаяся вдребезги… О ужас, о безысходность, о подлость, о бездна… И из бездны этой нет выхода. Мы можем родиться при авторитаризме, умереть при совсем другом авторитаризме, но из-под этого главного наперстка нам не выползти никогда. Но есть и хорошая новость. Кто умирает в конце сеанса? Да никто. Вот только этот нарратив. Помнишь, как пели в восьмом классе? «Если у вас нету тети, то вам ее не потерять. А если вы не живете, то вам и не, то вами и не, то вам и не умирать…»
Косметика в наше время бывает внешняя и внутренняя — первая продаётся в любом торговом центре, вторую нужно годами добывать самой: невозможно предугадать, что из услышанного и усвоенного пригодится, отразится, засверкает и ослепит.
«Услаждение музыкой и пением», которого обязуются избегать монахи, является проблематичным, так как в современной культурной ситуации в музыке и пении крайне сложно найти упомянутую в классических текстах усладу.
Внутренняя красота, о которой говорила учительница, имела хождение, но спрос на неё был примерно такой же, как на ёлки после Нового года. Будь это иначе, на месте косметических кабинетов открывались бы салоны духа. А вот красоту внешнюю брали везде и сразу.
Будда был прав – жизнь была страданием уже потому, что за тонкой пленкой фейк-нарратива в ней не было ничего, за что можно было бы ухватиться, никакой опоры вообще. В ней был только непрерывный распад становления (или, если это звучит слишком пессимистично, становление распада); болью было все.
Грести, – подумал он. – Надо опять грести. Все куда-то гребут… Зачем? Ни один ведь пока не доплыл. Ни один…
Многие – вот хотя бы ты – верят, что богатые и могущественные люди получают от жизни больше наслаждения, чем простые смертные. Вера эта крайне наивна, что хорошо знает любой богатый человек. И я могу научно объяснить почему. Много про это думал. Дело в том, что способность получать удовольствие от физического мира ограничена нашими сенсорными каналами – кожным покровом определенной площади, парными органами зрения, слуха, обоняния – и одним-единственным языком с вкусовыми пупырышками. Можно отнести сюда же и гениталии.
У этой системы очень узкая, как говорят технари, полоса пропускания. Даже если одновременно массировать все тело самым откровенным и бесстыдным способом, услаждать глаза прекрасными картинами, уши – божественной музыкой, а рот – разными волшебными вкусняшками, по-настоящему большим деньгам тут развернуться негде. Насыщение системы наступит быстро. Нельзя растворить в маленькой кастрюльке с водой сколько угодно соли, даже если это зеленая соль земли. Да, за тысячу долларов можно купить больше физического удовольствия, чем за сто. За десять тысяч – чуть больше чем за тысячу. Но за сто тысяч уже не купишь больше, чем за десять.
Вернее, купить можно, но это будет уже не физическое удовольствие. С какого-то порога все наслаждения становятся чисто ментальными. Бедному Калигуле приходилось разводить в уксусе жемчужины и пить получившуюся гадость в окружении льстецов и клевретов. Механизм наслаждения здесь такой: император пьет раствор миллиона сестерциев, вокруг стоят зрители, которые об этом знают, Калигула знает, что они знают, а они знают, что он знает, что они знают. Лабиринт, что называется, отражений. Растворить много соли в маленькой кастрюльке, как я уже сказал, нельзя. Но вот отразиться в ней может хоть пачка соли, хоть вагон, хоть целый состав. И именно с этими отражениями богатые люди и работают аж с самого бронзового века. Мы, сегодняшние Калигулы, плаваем мельче, чем былые, но тем же самым стилем. Надо постоянно напоминать себе и другим, что пьешь вино за десять тысяч, а не за тысячу, ибо язык особой разницы не ощутит. Мы пьем, таким образом, не вино, а растворенный в нем нарратив. Запомни, Таня, это страшное слово – я к нему еще много раз вернусь. Главное, чем наше время отличается от античности, это тем, что растворимые жемчужины научились создавать и для бедноты – хотя бы в виде дорогих мобильных телефонов. У тебя ведь есть крутой мобильник? Тогда ты знаешь, что такое нарратив продвинутой бедности. Это, конечно, страшновато. При римлянах хозяин раба хотя бы оплачивал ошейник, а в наше время рабы недоедают, чтобы его купить. Правда, и хозяин у нынешнего раба уже другой – это не кто-то конкретный. Это не человек и даже не злой дух. Хозяин, так сказать, распределен по ноосфере. Искать точнее бесполезно: если разобраться, мы все в рабстве у нарративов, и у каждой социальной страты они свои. Думаю, что за этим внимательнейшим образом следят – опять-таки не в целях служения абстрактному злу, а для оптимизации торгового баланса. Чтобы продать товар, надо сначала продавить борозду в мозгах. После этого люди получают радость уже не от «удовлетворения потребностей», как наивно верили советские теоретики, а от приближения своего образа к закачанному в них шаблону. Другими словами, главной потребностью нового человека становится совпадение его отражения с химерой.
...много золота на шее и руках – это признак не столько богатства, сколько уязвленной нищеты.
Чему бы я стал учить молодежь со дна этих прозрений? Да чему я могу научить… Смешно. Ребята, сказал бы я, мальчишки и девчонки – пока молодые, развивайте полный лотос, он очень пригодится вам в жизни. И ничего не берите в голову, кроме щебета птиц, шума ветра и плеска волн. Но и они вас не спасут. Вас предаст все, на что вы смотрите дольше двух секунд. Поэтому отпустите все. Если, конечно, можете… Но ведь молодежи такое не говорят. Потому что кто тогда купит айфон и подпишется на канал? Кто выйдет на митинг? Кто заступит на вахту? Кто закажет крафтовое пиво, сядет за штурвал и нажмет красную кнопку? Человек на земле – отнюдь не свободный испытатель реальности. Человек на земле работник. Не будем сейчас уточнять, на кого именно – это в данном контексте неважно. Важно то, что истина не только сурова. Она еще асоциальна. Слава богу, что юность человечества надежно от нее защищена.
Мы живем в эпоху, когда все настолько ясно, что спорить о чем-то с пеной у рта можно разве что в телестудии за деньги.
"Я всю жизнь карабкался вверх по лестнице этого мира и даже не знал, что никакой лестницы под моими ногами нет, а есть только крохотный пятачок, куда я ставлю ногу, и он рассыпается сразу после того, как я ногу поднимаю".
Все звери живут просто на Земле; страны – это виртуальные загоны для людей.
– Если вообще, – сказал он решительно, – то девяносто процентов всех стартапов – это чистой воды кидалово.– Ух ты. Прямо-таки кидалово?– Ну не в прямом уголовном смысле. Просто их начинают с одной целью – создать видимость движухи, чего-то такого многообещающего и рвущегося в небо, и сразу, пока никто не разобрался, эту видимость продать. Продают в таких случаях, по сути, презентацию с картинками, файл программы «power point», а деньги берут настоящие.– Серьезно? – опечалился Федор Семенович.Дамиан кивнул.– То есть люди с самого начала думают не над тем, как перевернуть рынок, или хотя бы предложить людям новый продукт или там услугу, а над тем, как склеить эффектное чучело. Продемонстрировать рост, сделать отчетность с красивыми цифрами, заинтересовать инвестора, снять лавандос и отчалить. Работают не над идеей, а над слайдом. При этом продают, как правило, клон какого-нибудь клона, только слова подбирают другие, чтобы узнать было трудно…