Люди про себя мало знают.
Она меня истощает. Я опустошен физически и напоминаю голый подсолнечный стебель. Это не баба, а огонь с дымом!
Что ж, стара, видно, стала Аксинья... станет ли женщина смолоду плакать оттого, что за сердце схватит случайное воспоминание?
— Ты, что же, похитил у мужа жену? — Сама приблудилась. — Романтическая история.
Умный сам поймёт, а дураку... дураку что? Ему силком не вдолбишь.
Своя рубашка, а не чужая к телу липнет.
Они думают - у казака одна плётка, думают - дикой казан и замеси души у него бутылошная склянка, а ить мы такие же люди: и баб также любим, и девок милуем, своему горю плачем, чужой радости не радуемся...
Мы, в сущности, пешки на шахматном поле, а пешки ведь не знают, куда пошлёт их рука игрока...
Голову сними - небось ноги без нее жить не будут
Удивительно! Как только в бой, так у вас открываются старые раны.
На чёрном фоне оттаявшей земли, всегда заманчивей и ярче белеет оставшийся кусочек снега.
Пишу и сам собой восторгаюсь: до чего ярко сочетались во мне все лучшие чувства лучших людей нашей эпохи. Тут вам и нежно-пылкая страсть, и «глас рассудка твердый». Винегрет добродетелей помимо остальных достоинств.
А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались, нравственно искалеченные.
Это назвали подвигом.
Не лазоревым алым цветом, а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветет поздняя бабья любовь.С лугового покоса переродилась Аксинья. Будто кто отметину сделал на ее лице, тавро выжег. Бабы при встрече с ней ехидно ощерялись, качали головами вслед, девки завидовали, а она гордо и высоко несла свою счастливую, но срамную голову.
Каждый дурак по-своему с ума сходит.
-Умный сам поймет, а дураку... дураку что? Ему силком не вдолбишь.
Сделанного не воротишь, уроненной слезы не поднимешь...
Все предметы вокруг были отчетливо и преувеличенно реальны, — так бывает, когда не спишь всю ночь.
Ишь ты, моль в юбке!
Сытый голодного не разумеет.
"И вот сроду люди так, – думал Григорий, выходя из горенки. – Смолоду бесются, водку жрут и к другим грехам прикладываются, а под старость, что ни лютей смолоду был, то больше начинает за бога хорониться."
Баба — кошка: кто погладил — к тому и ластится.
Хуже всего на свете — это дожидаться и догонять.
Земля - она как баба: сама не дается, ее отнять надо.
Память вылепила неясные,стертые временем, бесконечно дорогие и чуждые линии лица. С внезапно забившимся сердцем он попытался восстановить его таким,каким видел в последний раз,искаженным от боли,с багровым следом кнута на щеке,но память упорно подсовывала другое лицо,чуть склоненное набок,победно улыбающееся. Вот она поворачивает голову,озорно и любовно,из-под низу разит взглядом огнисто-черных глаз,что-то несказанно-ласковое,горячее шепчут порочно-жадные красные губы,и медленно отводит взгляд,отворачивается,на смуглой шее два крупных пушистых завитка... их так любил целовать он когда-то...
Григорий вздрагивает. Ему кажется,что он на секунду ощутил дурнопьянный,тончайший аромат Аксиньиных волос; он,весь изогнувшись,раздувает ноздри,но... нет! это волнующий запах слежалой листвы. Меркнет,расплывается овал Аксиньина лица. Григорий закрывает глаза,кладет ладони на шероховатую землю и долго,не мигая,глядит,как за поломанной сосной,на окраине неба голубой нарядной бабочкой трепещет в недвижном полете Полярная звезда.