А я сегодня что-то не в себе. Я - в тебе, моя зеркальная девочка, я давно уже только в тебе...
Ну, не ужасный, обычный цирковой беспредел. У нас животных столько погибало, больно вспомнить. Иногда мне даже снится что-нибудь из прошлой жизни – как плакали морские львы, когда их везли куда-то в клетках в страшную жару.
А как перевозят зверье в товарняках из города в город! С ними ведь кто едет? Пара служащих, хронически нажравшихся. Условия жуткие, особенно зимой. Бывали и смертные случаи, если сено загоралось, да и просто звери замерзали. Когда, например, ездили на гастроли в Америку, животных морем отправляли. Тоже удовольствие не самое большое. И опять же при них – пара служащих да чекист, чтоб эти гаврики в порту ненароком не заблудились… Нет, настоящие звери – это дрессировщики, а вовсе не животные.
Какой все-таки молодец Ги Лалиберте в «Цирке Дю Солей», что напрочь отказался от всех этих вековых затей разных дедушек Дуровых и прочих мучителей. Ему предрекали полный провал: цирк не бывает без животных! А он стал лучшим цирком в мире.
Ты знаешь, что такое Германия в октябре, в солнечный день: высоченные своды синевы над головой, пастозные лепные облака, словно кто на синюю палитру щедро выдавил белил из огромного тюба; исполненная кротости плавная красота Рейна в крутых виноградных берегах, башни и башенки замков на желтовато-багряных склонах, блики солнца на черном сланце высоких крыш, на петушках церковных шпилей.
Странная штука наше воображение, и еще более странная – память наша.
Но даже если Ты не откликнешься, даже если я навсегда Тебя потерял, даже если остаток жизни я обречен хромать до восхода зари - мне уже не страшно:"Ибо ангела видел я лицом к лицу, а жизнь моя спасена".
Ты будешь смеяться, но укроп у меня свой. Видишь на балконе ящичек? Дураки сажают цветы, а я – пользу.
Выбери себе какое-нибудь бездоходное дело, Сенчис, - говорил дед. - Невинное бесполезное дело, чтобы никто от тебя не зависел и никто тебе не завидовал.
А дальше история полуфантастическая, но, как говорится, нет ничего фантастичнее жизни.
Не дай бог знать все подробности наших жизней.
У нее был железный характер. Она захотела умереть, и она умерла!
Настоящие звери - это дрессировщики, а вовсе не животные.
-Глаза вот такие, милейшая, - не на каждый день! Такие глаза каждый день не носят!
Так вот, теория моя, возможно, и дурацкая, но, если подумать, вполне жизненная: страсть человека к тому или иному виду полетов определяется способом, каким он летает во сне. Все люди летают во сне, просто некоторые об этом не помнят, просыпаясь. Но все летают по-разному.Кто-то падает с высоты, падает стремительно и тормозит у поверхности земли. И вот это чувство свободного падения, стремления к земной коре, к шкуре планеты, подспудно владеет сердцами тех, кто увлечен парашютами. Победа над силой притяжения в личной схватке: упасть и не разбиться – обнять землю.Кто-то во сне с ревом отрывается от земли, рвет пространство, все связи, уходит ввысь. Такие люди ловят кайф от скорости, от мощи, отрицания всех земных оков. Такие становятся летчиками, мощь мотора – вот их музыка, их завод.Кто-то во сне парит, как птица, свободно, невесомо. Их наслаждение – игра с ветром. Это – парители, планеристы, парапланеристы и прочие безмоторные товарищи, птички божии на безмятежных воздушных потоках. «Воздух выдержит только тех, кто верит в себя».
В Америке вся эта трогательная родственная близость и братско-сестринские объятия вызывают стойкие подозрения в: педофилии, инцесте, скрытых пороках, подавленном либидо – выбирай, что нравится.
Под подозрением все. Все соблюдают дистанцию. Обнимаются без оглядки только на похоронах. А во всем виноваты знаменитые американцы: не помню, когда она началась, эра публичных постирушек. Все звезды Голливуда вдруг принялись строчить воспоминания о том, как их насиловали отцы, братья, дядья и тети. Захватывающие сюжеты, мечта психоаналитика, всепобеждающая эрекция – Нерон отдыхает. Так что при малейшем подозрении на всякий случай (бдительность – наше главное оружие!) ребенка посылают на тест к психологу, а если вдруг дитя заклинит, или, скажем, дитя оказалось с фантазией, или сердито на папу-маму, которые не купили то и это, – кранты непослушным папам: их начнут таскать на допросы, напустят полный дом социальных работников. И, увы, все это можно объяснить и понять: время от времени страну потрясает известие о какой-нибудь секте, где собственных детей взрослые держат в сексуальном рабстве. Однако за подобные изуверства отвечает все общество скопом – тоже на всякий случай. И пуганое общество не возражает.
Вообще, клиенты делятся на тех, у кого мания величия, и на тех, у кого комплекс неполноценности. Первые себя обожают, у них одни достоинства. У вторых - одни недостатки. И тех и других я бы отослала к психиатру.
Любопытно, как по-разному люди пересиливают в себе всплески застарелого горя. Кто-то старательно, по шажочку, по минутке проходит вновь весь крестный неотвратимый путь. А кто-то, как я, беззвучно вскрикнув, шарахается прочь совсем в другую сторону...
... Почему б тебе не написать повесть о воздухоплавателях, о волшебных фиестах нашей далекой юности, о бесшабашном мужестве очарованных людей? Настоящую романтическую повесть, где и любовь будет настоящая, крепкая, старой закваски любовь.
... порок, как и война, остается самым жирным удобрением для алчной сволочи любого народа.
Одно из двух самых любимых мест моего детства: зоопарк и парикмахерская. Но в зоопарке ты на все смотришь со стороны, а в парикмахерской я смотрела, вдыхала, осязала и слушала, крутясь в самой сердцевине бурлящей жизни. Эти парикмахерские конца шестидесятых - это театр, кино и цирк в одном пульверизаторе.
*в парикмахерской*: - Кипяток готов, кому на головку?
В каждой коммуналке шла своя гражданская война. В одну следовало пробираться ползком, чтобы не разворошить осиное гнездо соседей; в другой не звали к телефону, который висел в коридоре; в третьей дрались до первой крови в очереди в уборную.
Мне было лет семь, мама была еще жива, Союз - нерушим, Украина - зависима, а русский язык - главный разговорный. Балакали, конечно, и на суржике, но до того, чтоб на парикмахерской было написано "Перукарня", надо было еще дожить.
Каждое детство чревато озорной смертью со своих скользких, обрывистых, острых краев...
Нежно застрекотал будильник: первая, обреченная на провал, попытка воскрешения Лазаря.
Когда мужчина не любит женщину, он не хочет и ребёнка из-под неё...