«Подруга-смерть, хотя и передвигается на своих двоих, всегда оказывается проворнее нас».
Нет ничего тошнее протокольной правды. Да и у правды много одежд и много лиц. У нее оч-чень оснащенная гримерка!
У греха всегда богаче арсенал средств.
Знаешь, у всех людоедов непременно должны быть личные друзья, не замешанные в поедании человечины.
Миг жизни <...> ушел, развеялся... Ведь его нельзя воспроизвести, как какую-нибудь оперную постановку. Жизнь не терпит дублей. Её невозможно спеть.
-Ну, ты, полегче, - отозвалась она, слизывая языком катящиеся по губам слезы - первые ее слезы с того дня, как она пустилась в длинный и изнурительный путь за его тенью. - Это тебе не арбуз. Это последний по времени Этингер.
"Ну, а дальше, как дальше-то быть? И сколько они смогут так отсиживаться – звери, обложенные опасным счастьем? Не может же она торчать с утра до вечера в квартире, как Желтухин Пятый в клетке, вылетая погулять под присмотром Леона по трем окрестным улочкам. Как объяснишь ей, не раскрываясь, странное сопряжение его светской артистической жизни с привычной, на уровне инстинкта, конспирацией? Какими отмеренными в гомеопатических дозах словами рассказать про контору, где целая армия специалистов считает недели и дни до часа икс в неизвестной бухте? Как, наконец, не потревожив и не вспугнув, нащупать бикфордов шнур в тайный мир ее собственных страхов и нескончаемого бегства?И вновь накатывало: насколько, в сущности, они беззащитны оба – два беспризорника в хищном мире всесветной и разнонаправленной охоты…" (с.)
"И все было почти как там, на острове, когда она произнесла: «Желтухин», а он сказал: «Дядя Коля Каблуков», – и весь мир извергнулся салютом двух жизней; только там этот захлеб был скорее изумлением, небывалой встречей, увлекательным сюжетом, вроде «Сколько-то там тысяч лье под водой», не то что сейчас, когда каждая клеточка проросла острым ростком обоюдной боли, и опасно тронуть……и залечить все можно только прикосновением губ, только осторожным пунктиром диковато-пугливых поцелуев-вопросов, и отчаянных, решительных поцелуев-ответов, и поцелуев-оборванных монологов, и поцелуев-догадок, поцелуев-окликов, поцелуев-признания, и наконец, поцелуев-молчания…" (с.)
"Дома им все же пришлось объясниться:– Понимаешь, радость моя…– Только не называй меня своей радостью, как эту консьержку, а то я решу, что ты – Филипп.– Хорошо: моя мегера, мой идол, моя худющая страсть – так лучше?"(с.)
"Нет, подожди, – оторопело спрашивал Леон над раскрытым чемоданом, с концертными туфлями в руках, – ты собираешься ехать с одной парой джинсов?!– Но у меня же одна задница, – спокойно возражала она.– Женщина! Может, ты и трусы берешь в одном экземпляре?!– Я могу ехать вообще без трусов – ты будешь только доволен…– А платье! Твое новое обалденное платье!!!– Прекрати руководить моим гардеробом, Одесса-мама…" (с.)