Когда англичане выпили свою первую чашку чая, они обрели решимость выпить за неизбежное падение Китайской империи.
Стоит только потерять всякую способность контактировать с окружающим миром, как не останется ничего, кроме того, что я помню. Мои воспоминания уподобятся песчаной отмели, отрезанной от берега приливом. Со временем они уйдут под воду, станут недосягаемы для меня. Такая перспектива ужасает. Ведь что за личность без хранимого в памяти? Призрак, обречённый витать между мирами – не имеющий ни индивидуальности, ни будущего, ни прошлого.
Я вполне понимаю: ее не интересует такая тема, как смерть, она, как и великое множество молодых, убеждена, что к ней она никакого отношения не имеет.
Я отворачиваюсь, когда она позволяет псине лизнуть ее в губы. Омерзительно.
– Он еще и бог торговли, – поведала я Аритомо. – Торгашеское дело – это война, говорил этот бог.
– А война, – в тон мне отозвался Аритомо, – это торгашеское дело.
– Только неумелый хороти причиняет чрезмерную боль или вызывает избыточное количество крови. – Он пристально смотрел на меня, но я видела, что мыслями он далеко.
– Что не так?
– Я забыл, насколько это затягивает… не только того, кому делают наколку, но и художника.
– Вот уж не сказала бы, что это затягивает!
– Еще несколько сеансов – и ты почувствуешь себя совсем по-иному.
Будучи судьей, я рассматривала и гражданские, и уголовные дела. Приговаривала людей к смерти за убийство, торговлю наркотиками и бандитизм. И всегда испытывала гордость от своей беспристрастности, своей объективности, а вот теперь раздумываю: что, если и то, и другое было проявлением омертвевшей души?
Неужто я была настолько бесчувственной, чтобы поправлять ошибку в речи человека, которого вскоре должны были повесить? «Подвесить», «повесить» – какая разница?!.
Мы похожи: те, кого мы любили, оставили нас, а мы стараемся идти по жизни дальше.
Аритомо закрыл жестянку, отставил ее в сторону и наполнил заварной чайник кипятком. Потом взболтнул воду в нем и выплеснул ее через край веранды на траву, оставив в воздухе пахучий туманный след. Вновь залил заварку горячей водой и налил мне чашку чая.
– Зачем ты всякий раз это делаешь? – спросила я. Мне всегда казалось это пустой тратой чая, а теперь и подавно.
– Надо удалять грязь с листьев, – ответил он. – У нас есть поговорка: «Первая заварка годится только для врагов.»
Сад должен запасть вам в душу. Он должен изменить ее, опечалить ее, ободрить ее. Он должен заставить вас принимать недолговечность всего в жизни. Миг, когда последний лист должен вот-вот упасть, оставшийся лепесток вот-вот облететь – этот миг вбирает в себя все прекрасное и горестное, что есть в жизни.
Прагматизм по-китайски: даже посреди опасности следует прикинуть, сколько же можно на ней выгадать.
– Мы все умираем. День за днем, секунда за секундой. Каждый вздох, который мы делаем, истощает те ограниченные запасы, с какими все мы рождаемся.
держать в себе ненависть все сорок шесть лет… вот уж это наверняка убило б любого.
– Помнишь, я тебе рассказывал, как прошел пешком через Хонсю, когда мне было восемнадцать лет? – спросил он. – Я заночевал в храме. Он весь разваливался на куски, в нем остался один-единственный монах. Он был старый, очень старый. И еще – слепой. На следующее утро, прежде чем уйти, я нарубил ему дров. Когда я уходил, он стоял в центре дворика и указывал куда-то вверх. На краю крыши трепыхался линялый и потрепанный молитвенный флаг.
«Юноша, – произнес старый монах, – скажи мне: ветер ли находится в движении или флаг заставляет двигаться ветер? Кто из них – зачинатель движения?»
– И что ты сказал? – спросила я.
– Я сказал: «Они оба в движении, святой отец».
Монах сокрушенно покачал головой, явно огорченный моим невежеством.
«Придет день, и ты поймешь, что нет никакого ветра и флаг не движется, – сказал он. – Только души и умы людей не ведают покоя».
На мелководье стояла серая цапля, повернув ко мне склоненную набок голову, одна ее нога застыла в воздухе, словно рука пианиста, забывшего ноты исполняемой им музыки.
Всегда можно различить, на чьей стороне стоит человек: просто взгляни, чью фотографию он хранит у себя в доме.
Считается, что о способностях стрелка из лука, можно судить по звучанию его тетивы после выстрела.
отец был спокоен и целеустремлен, как корабль, входящий в безопасную гавань после штормового плавания в открытом море.
Когда англичане выпили свою первую чашку чая, они обрели решимость выпить за неизбежное падение Китайской империи.
Стоит только потерять всякую способность контактировать с окружающим миром, как не останется ничего, кроме того, что я помню. Мои воспоминания уподобятся песчаной отмели, отрезанной от берега приливом. Со временем они уйдут под воду, станут недосягаемы для меня. Такая перспектива ужасает. Ведь что за личность без хранимого в памяти? Призрак, обречённый витать между мирами – не имеющий ни индивидуальности, ни будущего, ни прошлого.
Я вполне понимаю: ее не интересует такая тема, как смерть, она, как и великое множество молодых, убеждена, что к ней она никакого отношения не имеет.
Я отворачиваюсь, когда она позволяет псине лизнуть ее в губы. Омерзительно.
– Он еще и бог торговли, – поведала я Аритомо. – Торгашеское дело – это война, говорил этот бог.
– А война, – в тон мне отозвался Аритомо, – это торгашеское дело.
– Только неумелый хороти причиняет чрезмерную боль или вызывает избыточное количество крови. – Он пристально смотрел на меня, но я видела, что мыслями он далеко.
– Что не так?
– Я забыл, насколько это затягивает… не только того, кому делают наколку, но и художника.
– Вот уж не сказала бы, что это затягивает!
– Еще несколько сеансов – и ты почувствуешь себя совсем по-иному.