В чайном павильоне ощущается постоянное присутствие страха повторения пройденного. Разнообразные предметы для украшения любого помещения надо подбирать таким образом, чтобы не повторялся ни один цвет или сюжет. Если у вас уже стоит живой цветок, никаких рисованных цветов добавлять уже нельзя. Если вы пользуетесь круглым чайником, тогда кувшин подберите граненый. Чашка, украшенная черной глазурью, не смотрится с коробкой для чая из черного лака.
Своенравное уничтожение цветов представителями западных общин выглядит еще ужаснее, чем издевательство над ними мастерами цветочной композиции. Количество цветов, срезаемых каждый день ради украшения бальных залов и банкетных столов в Европе и Америке, чтобы наутро их просто выбросить, должно быть неисчислимо громадным: связанной вместе гирляндой можно обмотать целый континент. Рядом с таким откровенным пренебрежением жизнью вина японского мастера цветочной композиции видится несущественной. Он, по крайней мере, бережет хозяйство природы, тщательно выбирает своих жертв заранее и после их гибели воздает почести их останкам. На Западе выставление цветов напоказ выглядит одним из проявлений пышности бытия богачей – мимолетного каприза. Куда отправятся все эти цветы, когда закончится такой разгул? Не существует безрадостнее картины, чем вид безжалостно выброшенных цветов на компостной куче.
Причем даже в случае с разведением горшечных цветов мы склонны подозревать в этом занятии человеческий эгоизм. Зачем изымать цветы из естественной среды их произрастания и ждать от них цветения в чужеродном окружении? Разве это не то же самое, что принуждать птиц петь и спариваться, сидя в клетках? Кто знает, но можно предположить, что орхидеи задыхаются в искусственной жаре ваших оранжерей и беспомощно скучают по проблеску своих родных южных небес?
Перевод всегда лишь измена оригиналу и, как отмечает один из авторов эпохи Мингов, в лучшем случае, представляет лишь обратную сторону парчи: все нитки видны, а не рассмотреть тонкого изящества рисунка и красок.
Мы должны знать всю пьесу, чтобы хорошо играть свою роль. Понятие целого никогда не должно теряться в понятии индивидуального. Лао-цзы иллюстрирует это своей любимой метафорой Пустоты: он утверждал, что только в пустоте заключается настоящая сущность, реальность комнаты, например, осуществляется пустым пространством, ограниченным крышей и стенами, но не крышей и стенами самими по себе. Полезность кувшина для воды заключается в пустоте, где можно поместить воду, а не в форме кувшина или материала, из которого он сделан. Пустота всемогуща, ибо она содержит всё. Только в пустоте делается возможным движение. Тот, кто способен создать в себе пустоту, в которую могут свободно входить другие, сделается хозяином всех положений. Целое должно всегда господствовать над частью.
Первая чашка увлажняет мои губы и горло,
Вторая уничтожает одиночество,
Третья исследует мои сухие внутренности, чтобы в результате найти в них тысяч пять томов странных знаков;
Четвертая чашка вызывает легкую испарину, - все печали жизни уходят через поры;
С пятой чашкой я чувствую себя очищенным,
Шестая возносит меня в царство бессмертных,
Седьмая - ах, но я уже больше не могу.
Я чувствую лишь дыхание прохладного ветра, которое подымается в моих рукавах.
Где Хораисан*? Дайте же мне улететь туда на крыльях легкого ветра.*Хораисан — недостижимый рай в японской мифологии.
Те, кто не могут чувствовать ничтожности великого в себе, склонен также недосматривать величия малого в других
Ведь было же сказано о человеке, что в десять лет он - животное, в двадцать - безумец, в тридцать - неудачник, в сорок - обманщик, в пятьдесят - преступник
“Чай не бросает вызов, как вино, в нем нет самодовольства кофе, нет в нем и жеманной невинности какао”
“Мы злы, потому что мы слишком много о себе думаем. Мы никогда не прощаем другим, ибо мы знаем, что мы сами неправы. Мы носимся со своей совестью, потому что боимся сказать правду другим. Мы ищем убежища в гордости, так как боимся сказать правду самим себе, как можно серьезно относится к миру, если он сам такой смешной”