Представь себе, что ты живешь в мире, где нет зеркал. Ты думал бы о своем лице, ты представлял бы его как внешний образ того, что внутри тебя. А потом, когда тебе было бы сорок, кто-то впервые в жизни подставил бы тебе зеркало. Представь себе этот кошмар! Ты увидел бы совершенно чужое лицо. И ты ясно постиг бы, чего не в силах постичь: ТВОЕ ЛИЦО НЕ ЕСТЬ ТЫ
Принять позу ребёнка — нет ничего более выгодного: ребёнок может позволить себе что захочет, ибо он невинен и неопытен; ему необязательно придерживаться правил приличия, он ведь ещё не вступил в мир, где властвует форма; он имеет право проявлять свои чувства без учёта того, удобно это или нет.
Человек - это всего лишь то, что являет собой его образ.
Это огромное счастье, что до сих пор войны затевали только мужчины. Если бы их вели женщины, в своей жестокости они были бы до того последовательны, что нынче на земном шаре не осталось бы ни одного человека.
Чувство любви всем нам внушает ложную иллюзию познания.
Людей много, мыслей мало, и как же нам отличится друг от друга?
Дорога: полоска земли, по которой ходят пешком. Шоссе отличается от дороги не только тем, что по нему ездят в машинах, но и тем, что оно всего лишь линия, связывающая одну точку с другой. У шоссе нет смысла в самом себе; смысл есть лишь в двух соединенных точках. Дорога - это гимн пространству. Каждый кусочек дороги осмыслен сам по себе и приглашает нас остановиться. Шоссе - победное обесценивание пространства, которое по милости сейчас не что иное, как сущая помеха людскому движению и напрасная трата времени.
Чувство по сути своей рождается в нас вне нашей воли, часто вопреки нашей воле. Когда мы хотим чувствовать (решаем чувствовать, как решил Дон-Кихот любить Дульсинею), чувство уже не чувство, а имитация чувства, его демонстрация. То, что обычно называют истерией.
Мы никогда не узнаем почему и чем мы раздражаем людей, чем мы милы им и чем смешны; наш собственный образ остается для нас величайшей тайной.
Когда нам становится безразлично, каким нас видит тот, кого мы любим, это значит, мы его уже не любим.
Вероломство ненависти в том-то и состоит, что она связывает нас с противником в тугом объятии.
Женщина старше мужчины - это жемчужина в его жизни.
Великая культура - не что иное, как плод той европейской извращенности, имя которой история, то есть той одержимости постоянно идти вперед, считать череду поколений эстафетным бегом, где каждый превосходит своего предшественника, дабы быть превзойденным своим последователем.
Гёте пожал плечами и сказал не без гордости: «Наши книги в определенном смысле слова, возможно, бессмертны. Возможно. — После паузы он добавил тихо и многозначительно: — Но не мы».
Нет ничего более отрадного, чем встреча с женщиной, которой мы боялись и которая, обезоруженная, уже не нагоняет страху.
Слушать новости - все равно что выкурить сигарету и тут же бросить ее в пепельницу.
Прежде чем исчезнуть из ландшафта, дороги исчезли из души человека: он перестал мечтать о ходьбе, о пеших прогулках и получать от этого радость. Он уже жизнь свои видел не как дорогу, а как шоссе: как линию, которая ведет от точки к точке, от чина капитана к чину генерала, от роли супруги к роли вдовы. Время жизни стало для него сущей преградой, которую нужно преодолеть все большими и большими скоростями.
Все прославленные европейские истории любви протекают во внекоитальном пространстве
Когда в конце концов натиск этого уродства станет совсем невыносимым, она купит в цветочном магазине незабудку, одну-единственную незабудку, хрупкий стебелек с миниатюрным голубым венцом, выйдет с нею на улицу и будет держать перед собой, судорожно впиваясь в неё взглядом, чтобы видеть лишь эту единственную прекрасную голубую точку, чтобы видеть её, как то последнее, что ей хочется оставить для себя и своих глаз от мира, который перестала любить. Пройдет она с цветком по улицам Парижа, люди начнут узнавать её, дети - бегать за ней, смеяться и бросать в неё чем попало, и весь Париж будет говорить: безумная с незабудкой...
Слава означает, что вас знает множество неведомых вам людей, которые чего-то требуют от вас, хотят знать о вас все подробности и относятся к вам так, будто вы их собственность.
Чтобы его [Филдинга] не свалили в одну кучу с теми, кого он презирает, он тщательно избегает термина "роман" и обозначает это новое искусство формулой витиеватой, но замечательно точной "прозаико-комико-эпическое сочинение" (prosai-comi-epic writing).
В "Поисках утраченного времени" Пруст высказывается с предельной ясностью:
"...всякий читатель читает прежде всего самого себя. А произведение писателя - не более чем оптический прибор, врученный им читателю, позволяющий последнему различить в себе самом то, что без этой книги он, вероятно, не смог бы разглядеть. Узнавание читателем в себе того, о чем говорится в книге, является доказательством ее подлинности..."
Эти фразы Пруста определяют не только смысл прустовского романа, они определяют смысл самого искусства романа.
переписка, сколь бы захватывающей она ни была, не является ни шедевром, ни даже просто творчеством. Потому что творчество - это не есть совокупность всего, что написал автор: письма, записные книжки, дневники, статьи. Творчество - это результат длительной работы над неким эстетическим проектом.
общее правило: экзистенциальное значение социального феномена воспринимается с особой остротой не в самый яркий момент, а тогда, когда находится еще в зачатке,когда феномен несравнимо слабее того, каким станет в будущем. Ницше замечает, что в XVI веке Церковь нигде в мире не была менее коррумпирована, чем в Германии, и именно поэтому Реформа родилась именно здесь, ибо "самые ростки коррупции представлялись нестерпимыми". Бюрократия в эпоху Кафки была младенчески невинна по сравнению с сегодняшней, вот почему именно Кафка вскрыл ее чудовищность, которая с тех пор сделалась банальной и перестала кого-либо интересовать. В шестидесятые годы XX столетия блестящие философы подвергли критике "общество потребления", но с течением времени реальность превзошла эту самую критику с такой карикатурной остротой, что ссылаться на это даже как-то неловко. Ибо стоит вспомнить еще одно общее правило: в то время как реальность повторяется без всякого стыда, мысль перед лицом повторяющейся реальности постепенно затухает.
"В истории литературы, в противоположность просто истории, остаются одни лишь победы, потому что поражения в литературе, не являются ничьими победами". Эту яркую фразу Жюльена Грака можно пояснить так: история литературы, "в противоположность просто истории", оказывается не историей событий, а историей ценностей. Без Ватерлоо история Франции была бы непонятной. Но "Ватерлоо" мелких и даже крупных писателей попросту забывают.