Устала держать себя всегда в руках, не срываться, не напрашиваться на любовь, которую не могут дать.
Подлая личность не может изменить историю, если не сколотит банду таких же подлецов. У них на словах все так же, как в нормальных местах. А бумаги фиксируют счастье и прогресс.
...это великое счастье, что есть на свете руки, которые могут делать тебе добро.
...это великое счастье, что есть на свете руки, которые могут делать тебе добро.
Я слышал свои шаги и думал, что эти шаги старше меня. Наверное, я устал, и жизнь у меня получалась не такой, как хотелось.
У штакетника металась белая дворняга и захлебывалась от ненависти ко мне. Это, по крайней мере, какое-то чувство. Хуже нет, когда чувства пропадают и тебя просто перестают замечать.
Длина дороги зависит от того, насколько у тебя сегодня тяжелая сумка.
«У меня к тебе есть серьезное дело». Ненавижу такие разговоры. К хорошему они не ведут.
А вся жизнь тогда складывалась из маленьких и больших чудес.
Я слышал свои шаги и думал, что эти шаги старше меня.
Наверное, я устал, и жизнь у меня получалась не такой, как хотелось.
Женщина всегда старше мужчины, если и мужчине, и женщине нет двадцати лет.
С ней все просто. Она плохой человек, но и хорошим не притворяется.
Луч света зажег ее волосы. Ну почему у нас не получилось?
Почему кто-то другой должен любоваться ее волосами?
Хуже нет, когда чувства пропадают и тебя перестают замечать.
Почему люди не выходят из домов на рассвете, чтобы увидеть, как встает солнце? Неужели для этого нужно внезапное пробуждение, случайность? Неужели никто не догадывается о величине потери? Как славно догадаться и теперь не спешить, впитывать каждый шепот ветра в листве, следить взглядом за черной молнией стрижа, слушать гудение редкого городского шмеля!
"Летнее утро"
В жизни надо кому-то верить. Есть люди, которым надо верить. Если не верить, то жизнь теряет всяческий смысл.
Волноваться можно, когда что-то угрожает.
- Волнуются, когда кажется, что есть угроза.
- Это называется - пустые хлопоты.
...а то странное чувство смущения, которое заставляет утопленников погибать, не издав ни звука, а жертв насилия молчать, хотя неподалеку проходят люди. Это чувство стыда перед нарушением каких-то въевшихся в кровь правил поведения, чувство настолько сильное, что оказывается сильнее страха смерти.
Свобода никогда не приходит сразу, в окончательном, порой страшном в
своей окончательности виде. Ее первые шаги сегодня пугают своей смелостью,
но кажутся микроскопическими уже через неделю.
Существует определенный стереотип развития свободы.
Сначала (этот шаг может быть неожиданным для обывателя) происходит
формальный момент революции. Голодные и недовольные выходят на улицу,
потому что рассчитывают стать счастливыми.
И они штурмуют Бастилию. Или свергают русского императора.
Бастилия взята. Революция победила. Всем кажется, что свобода
безгранична - ничего подобного ранее не случалось.
Император превращается в простого гражданина, а в стране формируется
первое правительство.
Правительство тут же начинает подвергаться давлению слева, потому что
ожидание сочных плодов революции сменяется растущим разочарованием.
Революция озверевала, упившись кровью. Диктатура пролетариата
далеко превзошла террор французских якобинцев, но суть движения была
одинаковой. И даже казнь монархов, включая членов семей - знак
революционной трусости диктатур: ибо все диктатуры и диктаторы мира едины
страхом лишиться власти и погибнуть, и страх этот исходит от того, что они
мерят подлость противников собственной подлостью.
Но главное сходство революций в том, что через полгода после их
начала любой человек, попавший в их тенета, в силу того только, что жил в
городе или стране с такой неладной судьбой, с умилением и ностальгией
вспомнит первые недели революции, когда она, как веселая распутная дева,
шла по улицам и полям, а гробы с первыми жертвами несли по центральным
улицам на вытянутых руках и пели скорбные марши. И революция не только
брала, брала, брала, но и обещала дать или даже что-то давала.
В первые дни любой революции раскрываются двери тюрем, выходят на
волю заключенные. Даже карманники в такие дни полагают себя жертвами
политического террора и надевают алые банты. В первые дни революции самые
главные враги народа - полицейские и тюремные стражники. Некоторых из них
убивают. Остальные переодеваются в штатское и ждут момента, когда их
услуги понадобятся снова. Так и случается, потому что раскручивающейся
машине революционного террора необходимы специалисты заплечных дел.
Но упаси Боже попасть полицейскому на глаза революционной толпе в
В России вообще не терпят царских жен, которые занимаются политикой.
Человека надо принимать таким, какой он есть. Иначе растеряешь друзей.
Высокая миссия историка — наблюдать события и трактовать их к пользе грядущих поколений. Нет ничего грустнее, нежели образ историка, служащего лишь сегодняшнему моменту и сотворящего ложь в угоду сильным мира сего.
Все революционеры, как бы они ни вели себя, оправдывают свои дела любовью к народу.
Все сложное состоит из простых вещей.