Аннотация от издательства
Впервые на русском — монументальный роман прославленного автора «Словаря Ламприера», своего рода переходное звено от этого постмодернистского шедевра к многожанровой головоломке «В обличье вепря». Норфолк снова изображает мир на грани эпохальной метаморфозы: погрязший в роскоши и развлечениях папский Рим, как магнит, притягивает искателей приключений и паломников, тайных и явных эмиссаров сопредельных и дальних держав, авантюристов всех мастей. И раздел сфер влияния в Новом Свете зависит от того, кто первым доставит Папе Льву X мифического зверя носорога — испанцы или португальцы. Ведь еще Плиний писал, что естественным антагонистом слона является именно носорог, а слон у Папы уже есть…
_______
Аннотации на суперобложке
* * *
Крупнейшее — во всех смыслах — произведение британской послевоенной литературы. Настолько блестящее, что я был буквальным образом заворожен.
Тибор Фишер
* * *
Норфолк на голову выше любого британского писателя в своем поколении.
The Observer
* * *
Каждая страница этой книги мистера Норфолка бурлит пьянящей оригинальностью, интеллектуальной энергией.
The New York Times Book Review
* * *
Норфолк — один из лучших наших сочинителей. Смело пускаясь в эксперименты с языком и формой повествования, он никогда не жертвует сюжетной занимательностью.
Аетония Байетт
* * *
Раблезианский барокко-панк, оснащенный крупнокалиберной эрудицией.
Independent on Sunday
* * *
Историческая авантюра завораживающего масштаба и невероятной изобретательности, то убийственно смешная, то леденяще жуткая, то жизнеутверждающе скабрезная, то проникновенно элегическая.
Барри Ансуорт (Daily Telegraph)
* * *
Революционная новизна ракурса, неистощимая оригинальность выражения.
The Times Literary Supplement
* * *
Один из самых новаторских и амбициозных исторических романов со времен Роберта Грейвза. Выдающееся достижение, практически шедевр.
The Independent Weekend
* * *
Мистер Норфолк знает, что делает.
Мартин Эмис
* * *
Лоуренс Норфолк (р. 1963) первым же своим романом, выпущенным в двадцать восемь лет, удостоенным премии имени Сомерсета Моэма и выдержавшим за три года десяток переизданий, застолбил место в высшей лиге современной английской литературы. За «Словарем Ламприера», этим шедевром современного постмодернизма, заслужившим сравнение с произведениями Габриэля Гарсиа Маркеса и Умберто Эко, последовали «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря». Суммарный тираж этих трех книг превысил миллион экземпляров, они были переведены на тридцать четыре языка. Все романы Норфолка содержат захватывающую детективную интригу, драматическую историю предательства, возмездия и любви, отголоски древних мифов и оригинальную интерпретацию событий мировой истории, юмористические и гротескные элементы; это романы-загадки, романы-лабиринты со своеобразными историко-философскими концепциями и увлекательными сюжетными перипетиями.
_______
Оригинальное название:
Lawrence Norfolk
THE POPE'S RHINOCEROS
_______
В оформлении суперобложки использован рисунок Сергея Шикина
Он вам не роман! или Море волнуется трижды...
Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь….
(К. Прутков)
Хорошо быть Брэдбери. Особенно Малькольмом Брэдбери. Плывёшь себе, например, по круизно-ленивой малосольной Балтике, попыхивая импозантно трубкой, и шепчешь какой-нибудь умеренно пожилой даме нежности на ушко: «Годы скитаний по фронтам беззаконного постмодернистского воображения научили меня понимать смысл этих ключевых слов. «Концептуалисты» означает: шибко задумываться не стоит, мы и без того круты, мы все еще круты, что-нибудь да получится, и мы дадим ему имя искусства. А «постмодернистские» означает: понимаете, мы все вместе ищем спонсора, который это оплатит.» У меня такого опыта нет и не будет: я не только с трудом и неохотой отличаю две вышеуказанные в кавычках разновидности граждан, но даже и экстраверта от шуроповерта интроверта ни в жизнь не отличу, те, кто сидят на трубах, и те, кому нужны деньги, — тоже, в основном, на одно лицо - и только тех, у кого заряжен револьвер, и тех, кто копает — ни с кем не перепутаешь, да и вообще никаких вопросов - делом люди заняты. Тот момент, когда многодельный и вполне оголтелый мета-интер-квази-гипер-анти-текст, работающий на разнополярном заряде «умище vs высокомерие», перестаёт быть вялотекущим развлечением для интеллектуальных меньшинств и начинает вдруг приносить прибыль, я тоже скорее всего не улавливаю. Уж, наверное, не тогда, когда текст этот обзаводится бодрой аннотацией один в один как у костюмированного триллера про драконов там, пиратов, а то и профессоров религиозной символики и дворцовые интриги всяческих невиданных зверей в пышных исторических джунглях. Это только товарищам-мракоборцам Соколову и Панчину каким-то совершенно паранормальным образом удаётся мимикрировать, гнездиться и успешно продаваться с эзотерических полочек - Лоуренса же Норфолка любой уважающий себя ценитель «исторических романов» и песни про вот новый поворот раскусит и выплюнет не доходя до кассы, если, конечно, у него не запланирована гибернация плавно перетекающая в эстивацию, а потом и в эвтаназию. Потому что читать Норфолка и не впасть в спячку, да ещё и выйти из неё целым и невредимым — решительно невозможно. Не читайте (особенно, если и этот текст уже бросили, потому что неохота гуглить эстивацию или, наоборот, уже успешно в неё впали — не стоит благодарности).
Я вот исторические книжки вообще не люблю — за всеми, кто их пишет зачем-то, бродит совершенно потерянный демон Титивиллус с тяжёлым мешком досадных ошибок и нелепостей и нудит: «Ну возьмите недорого...» (с тех пор, как отменили летописателей, переписчиков и всю их нехитрую оргтехнику, в аду этот мешок больше никому не интересен) — и ведь берут же! А потом рассказывают по ролям с проникновенными интонациями, как всё на самом деле было и в какой последовательности внучка за жучку бабка за дедку вытянули репку и какая из этого польза вышла. Ну их! Зато недостижимая возможность спячки, истории как иллюзии, звенящая пустота которой надежно зафиксирована слепым хроникёром засохшими чернилами на пустом пергаменте - кротовой норы для эскапистов (кто это?) - мне очень даже нравится. В ней что хорошо, в спячке? Кто спит — тот обедает? И это тоже, само собой. Но главное — сны. А сны тоже неплохо поддаются пересказу — тут, запоминайте, очень важно по пробуждении в окно не смотреть: в потолок, в ромбики на обоях, в репродукцию картины дона Диего Родригеса де Сильва-и-Веласкеса «Сдача Бреды», во внутреннюю сторону век — это пожалуйста, но только не в окно (то, что на мониторе, тоже считается) — иначе все ваши видения смоет хлоркой дневного света и зловредным электромагнитным излучением повседневности — нечего будет рассказывать. Если же данное условие выполнено — можно приступать, но быть готовым к тому, что все смысловые связки и прочие логические сухожилия, мгновения назад ещё казавшиеся такими прочными и понятными, - порваны и растянуты, и если только что вы прекрасно знали кто все эти люди, как можно через шахту лифта попасть в Копенгаген, по какому праву ваш кот раздаёт индульгенции, почему Путину ни в коем случае нельзя есть макароны и зачем Джованни Медичи понадобился носорог, то теперь.. кто он такой этот потерпевший? куда он пошёл? И кому вообще это интересно? Да что это я, в самом деле? Как будто бы первая, кто когда-либо пересказывал сны…
Погружение. Такое вполне может привидеться, если задремать под бормотание Дэвида Аттенборо и шум бесконечно падающей с низкого северного неба воды. Холодная вода падает в холодную воду, а юное и отмороженное Балтийское море поглотило волшебный город Винету — может за грехи, может — вследствие естественного процесса таяния льдов, "в море таится дьявол, и лик его непостижим", в море таится селёдка (и забудем временно, что где-то на поверхности в другом измерении сосредоточенно дымит трубкой один из Брэдбери) и во тьме кромешной едва шевелится мерзлая, никому не нужная нефть. Люди делятся на тех, кто ловит селёдку и тех, кто упрямо пытается строить Церковь на топкой глине и сыпучем песке, неуклонно сползающей в мелкую бездну — хлипкий форпост, только что возведенные на краю света развалины, на осыпающейся штукатурке которых нарисован мир, уже успевший стать тесным и не таким уж, оказывается, чудесным. На тех, кто сидит в бочках, погружаясь на дно в тщетных поисках невиданного, и тех, кто топит в бочках ведьм. Люди делятся на оторванные конечности, насаженные на пики головы и вспоротые животы. На жирные тела и души, улетающие сигнальными ракетами в складки низкого неба. На поганых и верных. Чёрных и белых. На испанцев и портингальцев. На тех, кто плывёт на запад, и тех, кто плывет на восток. Тех, кто обязательно встретится (и разделит друг друга на конечности, головы, животы и прочие пульсирующие органы), и не потому что Земля круглая, а потому, что все дороги по-прежнему ведут в Рим. Мир осыпается, поглощается, катится, корчится, рвётся, струится, меняется, перестаёт быть символом и становится реальностью, перестаёт быть реальностью и становится кошмаром, перестает быть кошмаром и становится текстом, текст делится на знаки и перестает быть, исчезает и появляется в другом месте - но в римском болоте завяз камень, а на камне — Папа, который тоже уже почти разделился на плесень и липовый мёд, но очень хочет узнать, сборет ли слон уникорна. Мир делится на слонов и уникорнов. Камни делятся крошением. В море нет дорог.
В глубинах. Море не делится. В бесконечном вращении на неустойчивой вертикальной оси победившей энтропии и малых литературных форм, море - это бесчеловечная горизонталь, уходящая за горизонт сиюминутных смыслов, самая изменчивая стихия, вечно пребывающая в движении текучая древняя метафора, и в то же время воплощение упорядоченного хаоса, объединяющая и отменяющая безразличная мощь, как языком слизывающая все сложносочиненные и надуманные знаки отличия: города, пап, слонов, носорогов, утлые судёнышки покорителей мира - утверждающая другую правду. Море и есть этот роман, то монотонно, приливами и отливами, неторопливо переиначивающий сам себя: снова и снова возвращаясь к минувшим событиям и словно нехотя, но неуклонно достигая грядущих, повторяющий ключевые фразы, «пока их значение не начинает извиваться и скользить», то внезапно обнажающий художественные приёмы до костей на самом дне, то до тошноты укачивая мёртвой зыбью труднопроницаемых аллегорий, то сметая их валом колючего и малоприятного откровения. И герой этого романа — он один всего, остальные, кто делится, не герои — Дикарь без имени (Сальвестро тоже переводится как дикарь — ну надо же) познавший всю горечь и правду моря, солёность и водянистость крови, заглянувший в глаза селёдок-каннибалов и людей-антропофагов, никак не могущий сгинуть — волны раз за разом выплёвывают его, утративший где-то в пути свой наивный и опасный цивилизованный довесок в лице глупого великана Бернардо, ни к какой цели не стремящийся, а лишь вечно убегающий, пытающийся скрыться — вот на него вся надежда и есть, на человека, выплюнутого морем: он привезёт на радость папе носорога, восстановит справедливость, остановит энтропию, вернёт монахов в Узедом. На самом деле — нет. Никуда вернуться нельзя. Ни в какую инносенс. Море никакой не роман.
Всплытие. Хорошо ли, привольно ли быть Лоуренсом Норфолком? Человеком, который не смотрит сны, а показывает их, уверенно, и даже как-то отстранённо, вращая ручку зонтика, не способного защитить ни от какого дождя, раскрашенного во все оттенки контролируемого безумия и тотальной его симуляции? Легко ли понимать, что слова сами по себе умнее любых мыслей? Кожа глубже того, что под ней скрывается? Наверное, это дар, почти неподъёмный. Такую книгу, как «Носорог», можно было бы сочинять всю жизнь, для кого-то она могла бы стать финишным и триумфальным opus magnum, после которого уже только мастер-классы давать, любуясь на свои благородные седины, отраженные в пустых глазах преданных падаванов (а кто-то никак не может перестать писать рецензию на него) Но.. Норфолк-то «Носорога», страшно подумать, в 33 написал, сразу вслед «Словарю Ламприера» (которым я в своё время швырялась в стену, в чем до сих пор не раскаялась — потому что нельзя же так над людьми издеваться: хочешь полистать что-нибудь « жуткое до дрожи и смешное до истерики» (аннотация!), а попадаешь на экзамен по умению читать вообще — жутко и смешно, особенно, если провалишься), а потом и «Вепрь» и «Пир Сатурналла» - перенасыщенные до своего рода минимализма, успешные за гранью понимания, и это ещё не конец. Как тебе такое, Малькольм Брэдбери?
Норфолка вполне можно было порвать на цитаты, чтоб вам проще было решить, желаете ли вы принять вызов. Но я не буду, разве чуть-чуть: «… любая тайнопись Бога, загрязняется от прикосновений и прячется под наносами, отлагающимися вследствие частого использования». Вместо этого я открыла наугад сборник крылатых латинских изречений — любое же подойдёт, как цементирующее, обезболивающее и действенное средство от лёгкого несварения мозга… И знаете, что там было написано? «Ducunt volentem fata, nolentem trahunt.» Желающего судьба ведёт, нежелающего — trahunt. Как-то так. Просыпаемся.
ДП-2018 Августовский чёрный ящик. "Кокарды и исподнее"
Он вам не роман! или Море волнуется трижды...
Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь….
(К. Прутков)
Хорошо быть Брэдбери. Особенно Малькольмом Брэдбери. Плывёшь себе, например, по круизно-ленивой малосольной Балтике, попыхивая импозантно трубкой, и шепчешь какой-нибудь умеренно пожилой даме нежности на ушко: «Годы скитаний по фронтам беззаконного постмодернистского воображения научили меня понимать смысл этих ключевых слов. «Концептуалисты» означает: шибко задумываться не стоит, мы и без того круты, мы все еще круты, что-нибудь да получится, и мы дадим ему имя искусства. А «постмодернистские» означает: понимаете, мы все вместе ищем спонсора, который это оплатит.» У меня такого опыта нет и не будет: я не только с трудом и неохотой отличаю две вышеуказанные в кавычках разновидности граждан, но даже и экстраверта от шуроповерта интроверта ни в жизнь не отличу, те, кто сидят на трубах, и те, кому нужны деньги, — тоже, в основном, на одно лицо - и только тех, у кого заряжен револьвер, и тех, кто копает — ни с кем не перепутаешь, да и вообще никаких вопросов - делом люди заняты. Тот момент, когда многодельный и вполне оголтелый мета-интер-квази-гипер-анти-текст, работающий на разнополярном заряде «умище vs высокомерие», перестаёт быть вялотекущим развлечением для интеллектуальных меньшинств и начинает вдруг приносить прибыль, я тоже скорее всего не улавливаю. Уж, наверное, не тогда, когда текст этот обзаводится бодрой аннотацией один в один как у костюмированного триллера про драконов там, пиратов, а то и профессоров религиозной символики и дворцовые интриги всяческих невиданных зверей в пышных исторических джунглях. Это только товарищам-мракоборцам Соколову и Панчину каким-то совершенно паранормальным образом удаётся мимикрировать, гнездиться и успешно продаваться с эзотерических полочек - Лоуренса же Норфолка любой уважающий себя ценитель «исторических романов» и песни про вот новый поворот раскусит и выплюнет не доходя до кассы, если, конечно, у него не запланирована гибернация плавно перетекающая в эстивацию, а потом и в эвтаназию. Потому что читать Норфолка и не впасть в спячку, да ещё и выйти из неё целым и невредимым — решительно невозможно. Не читайте (особенно, если и этот текст уже бросили, потому что неохота гуглить эстивацию или, наоборот, уже успешно в неё впали — не стоит благодарности).
Я вот исторические книжки вообще не люблю — за всеми, кто их пишет зачем-то, бродит совершенно потерянный демон Титивиллус с тяжёлым мешком досадных ошибок и нелепостей и нудит: «Ну возьмите недорого...» (с тех пор, как отменили летописателей, переписчиков и всю их нехитрую оргтехнику, в аду этот мешок больше никому не интересен) — и ведь берут же! А потом рассказывают по ролям с проникновенными интонациями, как всё на самом деле было и в какой последовательности внучка за жучку бабка за дедку вытянули репку и какая из этого польза вышла. Ну их! Зато недостижимая возможность спячки, истории как иллюзии, звенящая пустота которой надежно зафиксирована слепым хроникёром засохшими чернилами на пустом пергаменте - кротовой норы для эскапистов (кто это?) - мне очень даже нравится. В ней что хорошо, в спячке? Кто спит — тот обедает? И это тоже, само собой. Но главное — сны. А сны тоже неплохо поддаются пересказу — тут, запоминайте, очень важно по пробуждении в окно не смотреть: в потолок, в ромбики на обоях, в репродукцию картины дона Диего Родригеса де Сильва-и-Веласкеса «Сдача Бреды», во внутреннюю сторону век — это пожалуйста, но только не в окно (то, что на мониторе, тоже считается) — иначе все ваши видения смоет хлоркой дневного света и зловредным электромагнитным излучением повседневности — нечего будет рассказывать. Если же данное условие выполнено — можно приступать, но быть готовым к тому, что все смысловые связки и прочие логические сухожилия, мгновения назад ещё казавшиеся такими прочными и понятными, - порваны и растянуты, и если только что вы прекрасно знали кто все эти люди, как можно через шахту лифта попасть в Копенгаген, по какому праву ваш кот раздаёт индульгенции, почему Путину ни в коем случае нельзя есть макароны и зачем Джованни Медичи понадобился носорог, то теперь.. кто он такой этот потерпевший? куда он пошёл? И кому вообще это интересно? Да что это я, в самом деле? Как будто бы первая, кто когда-либо пересказывал сны…
Погружение. Такое вполне может привидеться, если задремать под бормотание Дэвида Аттенборо и шум бесконечно падающей с низкого северного неба воды. Холодная вода падает в холодную воду, а юное и отмороженное Балтийское море поглотило волшебный город Винету — может за грехи, может — вследствие естественного процесса таяния льдов, "в море таится дьявол, и лик его непостижим", в море таится селёдка (и забудем временно, что где-то на поверхности в другом измерении сосредоточенно дымит трубкой один из Брэдбери) и во тьме кромешной едва шевелится мерзлая, никому не нужная нефть. Люди делятся на тех, кто ловит селёдку и тех, кто упрямо пытается строить Церковь на топкой глине и сыпучем песке, неуклонно сползающей в мелкую бездну — хлипкий форпост, только что возведенные на краю света развалины, на осыпающейся штукатурке которых нарисован мир, уже успевший стать тесным и не таким уж, оказывается, чудесным. На тех, кто сидит в бочках, погружаясь на дно в тщетных поисках невиданного, и тех, кто топит в бочках ведьм. Люди делятся на оторванные конечности, насаженные на пики головы и вспоротые животы. На жирные тела и души, улетающие сигнальными ракетами в складки низкого неба. На поганых и верных. Чёрных и белых. На испанцев и портингальцев. На тех, кто плывёт на запад, и тех, кто плывет на восток. Тех, кто обязательно встретится (и разделит друг друга на конечности, головы, животы и прочие пульсирующие органы), и не потому что Земля круглая, а потому, что все дороги по-прежнему ведут в Рим. Мир осыпается, поглощается, катится, корчится, рвётся, струится, меняется, перестаёт быть символом и становится реальностью, перестаёт быть реальностью и становится кошмаром, перестает быть кошмаром и становится текстом, текст делится на знаки и перестает быть, исчезает и появляется в другом месте - но в римском болоте завяз камень, а на камне — Папа, который тоже уже почти разделился на плесень и липовый мёд, но очень хочет узнать, сборет ли слон уникорна. Мир делится на слонов и уникорнов. Камни делятся крошением. В море нет дорог.
В глубинах. Море не делится. В бесконечном вращении на неустойчивой вертикальной оси победившей энтропии и малых литературных форм, море - это бесчеловечная горизонталь, уходящая за горизонт сиюминутных смыслов, самая изменчивая стихия, вечно пребывающая в движении текучая древняя метафора, и в то же время воплощение упорядоченного хаоса, объединяющая и отменяющая безразличная мощь, как языком слизывающая все сложносочиненные и надуманные знаки отличия: города, пап, слонов, носорогов, утлые судёнышки покорителей мира - утверждающая другую правду. Море и есть этот роман, то монотонно, приливами и отливами, неторопливо переиначивающий сам себя: снова и снова возвращаясь к минувшим событиям и словно нехотя, но неуклонно достигая грядущих, повторяющий ключевые фразы, «пока их значение не начинает извиваться и скользить», то внезапно обнажающий художественные приёмы до костей на самом дне, то до тошноты укачивая мёртвой зыбью труднопроницаемых аллегорий, то сметая их валом колючего и малоприятного откровения. И герой этого романа — он один всего, остальные, кто делится, не герои — Дикарь без имени (Сальвестро тоже переводится как дикарь — ну надо же) познавший всю горечь и правду моря, солёность и водянистость крови, заглянувший в глаза селёдок-каннибалов и людей-антропофагов, никак не могущий сгинуть — волны раз за разом выплёвывают его, утративший где-то в пути свой наивный и опасный цивилизованный довесок в лице глупого великана Бернардо, ни к какой цели не стремящийся, а лишь вечно убегающий, пытающийся скрыться — вот на него вся надежда и есть, на человека, выплюнутого морем: он привезёт на радость папе носорога, восстановит справедливость, остановит энтропию, вернёт монахов в Узедом. На самом деле — нет. Никуда вернуться нельзя. Ни в какую инносенс. Море никакой не роман.
Всплытие. Хорошо ли, привольно ли быть Лоуренсом Норфолком? Человеком, который не смотрит сны, а показывает их, уверенно, и даже как-то отстранённо, вращая ручку зонтика, не способного защитить ни от какого дождя, раскрашенного во все оттенки контролируемого безумия и тотальной его симуляции? Легко ли понимать, что слова сами по себе умнее любых мыслей? Кожа глубже того, что под ней скрывается? Наверное, это дар, почти неподъёмный. Такую книгу, как «Носорог», можно было бы сочинять всю жизнь, для кого-то она могла бы стать финишным и триумфальным opus magnum, после которого уже только мастер-классы давать, любуясь на свои благородные седины, отраженные в пустых глазах преданных падаванов (а кто-то никак не может перестать писать рецензию на него) Но.. Норфолк-то «Носорога», страшно подумать, в 33 написал, сразу вслед «Словарю Ламприера» (которым я в своё время швырялась в стену, в чем до сих пор не раскаялась — потому что нельзя же так над людьми издеваться: хочешь полистать что-нибудь « жуткое до дрожи и смешное до истерики» (аннотация!), а попадаешь на экзамен по умению читать вообще — жутко и смешно, особенно, если провалишься), а потом и «Вепрь» и «Пир Сатурналла» - перенасыщенные до своего рода минимализма, успешные за гранью понимания, и это ещё не конец. Как тебе такое, Малькольм Брэдбери?
Норфолка вполне можно было порвать на цитаты, чтоб вам проще было решить, желаете ли вы принять вызов. Но я не буду, разве чуть-чуть: «… любая тайнопись Бога, загрязняется от прикосновений и прячется под наносами, отлагающимися вследствие частого использования». Вместо этого я открыла наугад сборник крылатых латинских изречений — любое же подойдёт, как цементирующее, обезболивающее и действенное средство от лёгкого несварения мозга… И знаете, что там было написано? «Ducunt volentem fata, nolentem trahunt.» Желающего судьба ведёт, нежелающего — trahunt. Как-то так. Просыпаемся.
ДП-2018 Августовский чёрный ящик. "Кокарды и исподнее"
Притягательно и мнимо
Кому по силам книга? Для начала
Хорошей книги требуются зори,
А к ним - века, сражения и море,
Чтоб сталкивало всех и разлучало.(Хорхе Луис Борхес «Ариост и арабы»)
Море в начале книги имеется. Суровое северное море, не котел разогретого супа. Его приливы и отливы смывают утесы в море, уменьшая размеры Европы. Его стихия погребает языческий город на дне времени и серьезно нарушает фундамент, на котором стоит храм единой веры. Увы, строители последнего не вспомнили благостное имя Петра и доверились коварной глине. Морю, в общем-то, все равно, чьи стены будут разбивать волны, на чьих зубах будет от боли скрипеть песок, у кого будут рождаться стихи на берегу, как осложненье после кори, или проза, как мозаика из обломков корабля. На северное море может сбежать отпрыск, туда же может вернуться изгнанник, язычник, вестник беды, единственная надежда мечтательного приора. Я много могу писать про северное море, про дирижирующего старика-голландца, про лишенный меры бред, про вечную тоску селедки, кусающей себя за собственный хвост.
Я могу, но есть нюанс. Ни одно северное море не живет само по себе. Мировой океан един, в этом его сила, в этом его неоднозначность. Когда Одиссей собирался на пурпурногрудых кораблях искать людей, не солящих пищи, он мог себе позволить роскошь отправиться куда глаза глядят. Ко времени Колумба и Магеллана, люди уже примерно представляли, как мир выглядит, что до Индии можно добраться, держа курс и на запад, и на восток, что носороги в Дании не водятся, а любая дорога имеет два направления: в Рим и из Рима. Вот и автор заставляет своих персонажей перемещаться по свету, а связующим звеном назначает море – объединяющий и разделяющий символ.
Человечество давно использует море в качестве метафоры. Известно, что стократ благородней тот, кто при взгляде на толпу не сравнит ее с морем. Даже если дело происходит в Риме, где не достроенным еще маяком возвышается над волнами паломников собор святого Петра. Не сравнит армию, стремящуюся стереть с лица земли город Прато, с надвигающейся бурей. Не использует парусник, чтобы описать вечного странника, искателя, открывателя нового. Не поместит, в конце концов, носорога в трюм плывущего корабля, чтобы сатирически показать конец Европы образца 19 века. Потому что невозможно. Сколько можно одни и те же символы развешивать на каждом углу, как связки лука на пригородном базаре? Нужно избегать… или обыгрывать.
Норфолк, как настоящий постмодернист, выбирает второй путь. Пройдите железным гребнем по его тексту и вычлените то, что не является отсылкой, метафорой и иронией. Что останется – море? Я про него уже достаточно написал. Автор не стесняется дать пинок под зад церкви, красоте, любви и так далее по списку, что составили писатели 20 века. Но ведь не только пинает, еще и творит образы. Если въезд в Рим бродяги на мертвом носороге, вознесение над жаждущей зрелищ толпой фальшивого папы-слепца и куски хлеба, летящие в ту самую толпу от взорвавшегося чучела – все они не являются явно ироническими, но мощными (анти)христианскими символами, то я готов публично принять католичество. Ладно католичество, я готов принять язычество, если события в диких местах не являются сильнейшей пародией на «цивилизованный» мир. Где драма, трагедия и комедия могут вполне счастливо сочетаться? Конечно, на палубе провонявшего мочой корабля, на который боятся ступить крысы, а люди вполне себе успешно плывут и даже имеют конкретные цели. (Вам не смешно? Мне очень.) Или вот возвращение корабля, везущего носорога. Если та буря почти у порога дома не самая символическая со времен подарка Эола, то выкиньте собрание классической литературы на помойку, читатель, что эти книжки пыль собирают.
Автор показывает нам жизни человеческие. Они не слишком разнообразны, но изобразить их можно различно. Автор использует фильтры. Отвращение – если сытый человек рыгает, то громко, если выпускает ветры, то демонстративно. Сведенную к эпатажу реалистичность – если монах мастурбирует, то зачем это скрывать. Есть секс – самый разный, от классического до «кровавой наездницы», это придает чтению пикантности (извините за скрытый каламбур). А на фоне этого чистый образ девочки в белом платье, что ведет в болото, к смерти, в город и из него, людей и крыс, а все ради сложной игры. Вообще в книжке искать светлое и доброе достаточно сложно, если в первой главе самое жуткое даже не убийство матери на глазах ребенка, а селедки-каннибалы, то дальше череда смертей идет своим порядком и заканчивается, собственно, где и начиналась – в северном море. И к этому времени уже никого не жалко.
Жалко, что не состоялось противостояния слона и носорога. Что не нашлось девственницы для единорога. Что не описано окончательное обрушение монастыря. Папе не отомстили за Прато. Крысы договорились с котом. Книга закончилась логично.
Я могу высказать в конце рецензии свой восторг Норфолку. Но, наверное, будет лучше, читатель, если я напишу концовку стихотворения Борхеса (начало – в эпиграфе, среднюю часть найди самостоятельно). Эта концовка и идеально подходит к концовке романа. И вводит элемент времени, которое тоже важно в книге, пусть меньше, чем море. И еще она говорит о читателе, к которому направлено произведение. Да-да, читатель, чтение этого романа было не напрасным, но помни, море и время смоют и тебя, и Норфолка, и воспоминание о Вечном городе. Этот символ бесконечной конечности остается даже после того, как постмодернист обыграл все остальное.
Известность —
Одна из разновидностей забвенья.
Вечерний луч, тусклея на излете,
Касается покинутого тома,
И беглый свет скользит по золотому
Тисненью на ненужном переплете.
Безгласный том плывет по запустенью
Библиотеки через тьму ночную,
Столетье за столетием минуя
И мой удел, мелькнувший как виденье.
Долгая прогулка - 2018. Август. Бонус. Команда "Кокарды и исподнее"
Замечательный, мощный и типично норфолковский роман. При этом восприятие, кажется, играет со мной в странные игры: это не самая структурно сложная, не самая хитро отделанная и даже не самая дружелюбная к читателю книга автора, но как по мне, в "Носороге" есть нечто общее со всеми остальными романами. Перед нами этакая квинтэссенция творчества, с которой, как мне теперь думается, и следует начинать знакомство с автором.
С самого начала роман перекликается с "Пиром Джона Сатурналла". То есть, разумеется, всё совсем наоборот - та же тема дикаря, язычника, которому суждено столкнуться с цивилизацией, претерпевает метаморфозы и вновь проявляется в образе Джона. Нофролковский герой вообще существо слегка не от мира сего, приобщенное к трудноуловимому и не менее трудно выразимому сакральному знанию. Разница лишь в том, как это отражается в мировосприятии персонажей. Ламприер пугающе долго ничего не замечает, Сальвестро слышит где-то на периферии сознания смутные шепоты духов, герои "Вепря" все прекрасно понимают, но старательно разыгрывают иллюзию счастливого неведения, ну а Сатурналл берется изменить мир и где-то даже преуспевает.
Формально перед нами исторический роман с целым рядом отступлений и выполненных в разных стилях увертюр. Тут и описание монастырского быта, и знакомые по "Словарю" катакомбы города, где в темных закоулках улиц рождаются новые мифы, и морское плавание в дальние страны, и авантюрно-интриганская проза, и самый настоящий волшебно-мифологический роман. Но главной, как мне кажется, является тема зла, рабства и угнетения, противостояния несвободе. Здешний носорог всего лишь фикция, подобно вепрю, он лишь указывает на истинное зло. В конце концов, это просто маска, набитое тестом чучело, очередной способ уйти от главной битвы. Сразить вепря, добыть носорога - и умыть руки. Настоящее зло всегда скрыто во тьме. И вот, когда герои решают наконец бросить ему вызов, начинается подлинное противостояние - противостояние собственному бессилию. Именно это сломало Соломона Мемеля, именно этого не выдержал капитан Диего. Сальвестро встретился с Папой и предъявил счет за резню в Прато, но это не облегчило его груз. Так или иначе, он остается бессилен навеки, ведь он сам был там. После этого любое сведение счетов становится местью, но не судом, бессмысленной и обреченной на провал попыткой восстановить справедливость. Это понимают герои "Вепря", и к этому же после своего паломничества туда и обратно приходит Сальвестро. То, что казалось великой битвой, обернулось фарсом, и герои застывает между двух миров, между тьмой и светом. Разница лишь в том, что Соломон и Сальвестро идут в разные стороны. В мрачном и далеком средневековье нельзя поразить даже видимость зла, свергнуть диктатора и казнить палача. Пройдя свой путь до конца, Мемель находит "своих". Сальвестро же, реликт давно ушедшей эпохи, остается один и уходит во мрак, куда до того ушел весь его народ.
Но что-то меня занесло, давайте теперь поговорим о том, что ждет читателя, который знать не знает никакого Нофролка и вообще открыл книгу случайно. Перед нами превосходно отделанный, выполненный с невероятной деталировкой авантюрно-исторический роман об интригах папского двора и противостоянии португальцев и испанцев за первенство в освоении новых территорий. Средневековье у нас мрачное и неприглядное, с крысами, язвами, струпьями и прочей мерзостью. Местами Норфолк совершенно сознательно доводит градус мерзости до предела, переводя происходящее в фарс, и тем спасает уставшего от мрачной серьёзности читателя. Получается, что это все как будто в шутку, не по-настоящему. И тем отчетливее эмоционально воспринимается мерзость совершенно реалистическая и жуткая, скрытая в мелочах. Большая часть сюжета разворачивается в Риме, так что это наверняка придется по душе любителям Италии. Хотя, пожалуй, они рискуют увидеть свой любимый город совсем не таким, как он им рисовался в мечтах. Структурно же "Носорог" это история героя-хюбриста, бросающего вызов традиционному порядку вещей, борца за свободу в мире, где насилие и рабство являются единственной возможной нормой. При этом самый важный путь Сальвестро пролегает в глубине его души, это своеобразный поиск равновесия в ставшем с ног на голову мире. Несмотря на стилистические изыски и прихотливо раскрученный сюжет, финал остается висеть в воздухе последней несыгранной нотой - читателю предлагается искать ответы в глубине норфолковского калейдоскопа идей, они скрыты за слоями текста, как бронзовый слепок Эзе Нри оказывается скрыт под слоями глины. По моему скромному мнению, вершины своего мастерства Норфолк достигает в "Обличье вепря", а "Пир Джона Сатурналла" будет наиболее понятен для неискушенного читателя. Но если вы стремитесь именно разобраться в Норфолке и решить для себя, ваш ли это автор, имеет смысл взяться именно за этот роман.
Прочитано в рамках игры "долгая прогулка", команда "Тюлени любви", сентябрьский тур.
Плавучий писсуар
Книга, больная биполярным расстройством
Лоуренс Норфолк - в чем-то образец современного писателя-постмодерниста. Критиковать его - все равно что критиковать массовую индустриализацию, типовую архитектуру или империи фаст-фуда. Все равно что критиковать современность. А если вы не Бодрийяр и не Уэльбек, то критика современности априори занятие неблагодарное.
Жорж Перек в одном из своих интервью говорит о том, что если вы увидели в его книге "Вещи" манифест против общества потребления, вы ничего не поняли. Лукавит, волосатик. Он, дескать, считает, что общество потребления предоставляет индивиду простую, понятную разновидность счастья, что само по себе неплохо. Так что воздержимся от моральных суждений. Если книга Норфолка плоха, то плох сам современный литературный процесс, выдвигающий на переднюю линию фронта подобные произведения. А кто мы такие, чтобы сомневаться в "невидимой руке", совершающей отбор на литрынке?
Так что пробежимся по достоинствам романа, коих немало.
Объем? А что объем? Гигантомания - не обязательно признак графомании. Вспомним Пруста, Музиля, Томаса Манна, Льва нашего Толстого... Жанр книги? На первый взгляд, приключенческо-авантюрный, но конечно, "Носорог для папы Римского" - это истинный гипертекст, даже метатекст с отсылками к Джойсу (описание персонажа сквозь призму процесса его физических отправлений), Рабле (с его комическим натурализмом), Жюлю Верну (с его традицией описаний фантастических путешествий), Бахтину (с его карнавализацией), Вольтеру (с его антиклерикальной сатирой) и многим другим столпам мировой литературы.
Сюжет строится вокруг похождений двух незадачливых друзей - Сальвестро и Бернардо - будто бы созданных для попадания в различные переделки: то они ищут сокровища подводного города где-то далеко на севере Европы, то возглавляют поход монахов Узедома к Папе Римскому Льву Х, то, наконец, оказываются в Африке в поисках необычного зверя с рогом на носу. Этим авантюристам, как водится, благоволит судьба, и они сухими выходят из воды, в то время как иные, более серьезные персонажи гибнут. Помогают друзьям политики-интриганы, а также слабые, на первый взгляд, женщины: девочка-экстрасенс Амалия, дочь африканского короля Уссе. И все, как ожидается, разрешается к лучшему в этом лучшем из миров, правда, не для всех: один из неразлучных друзей таки гибнет в конце, но впрочем, автор жертвует не самым интересным из главных героев, так что слеза на глаза точно не наворачивается.
Итак, написано вроде бы живо, интрига задерживается в одних и тех же декорациях не настолько долго, чтобы наскучить читателю, и в то же время достаточно для того, чтобы вызывать у неискушенных читателей XXI века "эффект присутствия". Проскальзывает мысль, что Норфолк - это такой Перес-Реверте для интеллектуалов. Таким мог бы быть Умберто Эко, если бы умерил свою страсть к энциклопедизму. Да что там, многие авторы творят в похожем жанре, но добиваются меньшего - взять какую-нибудь Хилари Мантел. Так что же, черт подери, не так с этим текстом?
Я уже упоминала в начале рецензии Уэльбека, а не в моих правилах зацикливаться на одном, пусть даже и очень достойном имени. Однако именно он сформулировал как нельзя лучше один из критериев качества литературного продукта. Не то чтобы дошел до этого своим умом: если совсем честно, то подсмотрел у Шопенгауэра, - но не суть. Так вот, наш французский мизантропический современник считает единственным условием хорошего стиля, "когда автору есть что сказать". Вот так просто. Мне показалось, что Норфолк веселился и наслаждался недоумением читателя слишком долго, чтобы быть по-настоящему забавным. Что шутка длиною в восемьсот с лишним страниц несколько затянулась. Что многое в книге было откровенно лишним (африканская часть действительно хороша, но избыточна, избыточна!). Что чтение, по большому счету, не открывает новых горизонтов, не предлагает новаторского подхода к старому и не обещает идейно-нового.
И, наконец, стиль! Мне одной кажется, что с этой цитатой что-то не так?
Солдат, Великан, Вор: разобщенное трио или же рассеченный амфибрахий, оставшийся без единого горба дромадер, волочащийся в трех направлениях одновременно.
Почему трио нужно было сравнивать именно с дромадером? Разве у него ТРИ горба? Можно списать это на парадоксальное мышление автора, но Норфолк далеко не абсурдист, его картина мира в чем-то вывереннее и логичнее, чем у таких классических демиургов, как Гомер и Джойс.
Не скрою, цитата может понравиться, как нравятся иногда непонятные стихи. Писал же "темно и вяло" у Пушкина поэтический дуэлянт. Но при всем при том гениям были интересны Печорин и Онегин, а не Ленский и Грушницкий.
По мне, так и Норфолк из той же когорты писателей второго ряда: формально безупречно, но новых смыслов не создает. И покончим на этом с литературными претензиями.
Долгая прогулка. Август. Бонус
Команда "Кокарды и исподнее"
Битва интеллектов проиграна... в очередной раз
Впервые после прочтения книги я совершенно не знаю, что о ней сказать.
Это произведение оказалось настолько высоко интеллектуальным бестселлером для меня, что даже фамилия автора стала открытием - не читала, не слышала, не знала. Осилив сей многостраничный опус, могу смело заявить, что пусть бы так и дальше оставалось - расширить читательские горизонты не удалось, помериться интеллектами - тоже. Ну и ладно. Кому-то можно быть и красивыми, и это явно не автор.
Постмодернистский взгляд на средневековую историю оказался блюдом весьма своеобразным - очень много информации, которая для такого дремучего читателя, как я, оказалась неинформативной (прошу прощения за каламбур, но иначе выразить свои ощущения не получается). Огромное количество букв, персонажей, сюжетных линий и мест действия категорически отказались складываться в единый сюжет, доступный моему восприятию. Отдаленно напомнило ощущения, испытанные во время первого знакомства с творчеством Бальзака - невероятное количество словесных (в данном случае - исторических и персонажных) кружев, в которых запутываешься и тонешь, забывая, о чем идет речь.
Впервые же в книге мне встретился и главный герой, который в ней совсем не главный. Само его существование является лишь фоном для всего остального, которого до безобразия много. Здесь и противостояние Испании и Португалии за колониальную пальму первенства, и закулисье папского двора, и религия, и "освоение севера", и путешествие в Африку, и излишняя детализация физиологических процессов, и даже экстрасенс в количестве одной штуки... Очень, очень много ингредиентов в этом блюде - бесконечная смена декораций и действующих лиц больше напоминала калейдоскоп, в котором картинка меняется до того, как ты успел рассмотреть предыдущую. Некоторые из картинок получились весьма яркими и запоминающимися - крысиные войны в Риме, зарисовки различных событий папского двора, убогий и суровый монастырский быт, только почему-то они так и осели в памяти именно отдельными картинками, никоим образом не связанными с основным сюжетом. Впрочем, суть основного сюжета также осталась для меня нераскрытой тайной.
Подобного рода литературу я не читала и читать не буду (по крайней мере, добровольно), поэтому сравнивать прочитанное мне не с чем, понять крайне сложно, а проанализировать вообще невозможно. Даже на малейшую толику объективности не претендую, ибо настолько "не моё" мне еще не приходилось читать в текущем туре ДП.
Долгая прогулка 2018. Август. Бонус. Команда "Непричёсанные мюсли".
С тех пор как Адам прикрылся фиговым листком, наши печали и радости связаны с деньгами. Если не соглашаться насчет денег, тогда насчет чего можно вообще согласиться? Деньги – самая бесспорная вещь в мире.
Лицо Господа соткано из света.
Вера смертельна, она замешана на крови.
Голова болит (в этом и состоит ее назначение).
Солдат, Великан, Вор: разобщенное трио или же рассеченный амфибрахий, оставшийся без единого горба дромадер, волочащийся в трех направлениях одновременно.