Петр Дмитриевич Боборыкин (1836–1921) — бытописатель, драматург, литературный критик, публицист, мемуарист, автор популярнейших романов «Дельцы», «Китай-город», «Василий Теркин» и многих других, отдавший литературной деятельности более шестидесяти лет. Книгу писатель задумал как итоговый мемуарный труд — документальную историю жизни русской интеллигенции, с ее заслугами и слабостями, бескорыстными поисками истины. Жизнь общества в данный момент, костюмы, характер разговоров, перемены моды, житейские вкусы, обстановка, обычаи, развлечения и повадки… изображены им с занимательной точностью и подробностями. О размахе предпринятого им труда можно судить по объему сохранившихся первых девяти глав этой мемуарной эпопеи, охватывающих меньшую часть намеченного им полувека.
Все включенные в эту книгу тексты Боборыкина печатаются без сокращений по изданию: П. Д. Боборыкин. Воспоминания в двух томах. М., «Художественная литература», 1965.
Аудиокнига заканчивается 1872 годом. Это хорошо если треть всех мемуаров. Похоже, Боборыкин - графоман в хорошем смысле слова.
Человек, который пустил в русский обиход слово "интеллигенция" и по романам которого всерьез изучали быт тех или иных слоев общества.
Он одинаково подробно пишет о провинциальной гимназии и о встрече с парижской знаменитостью. Невозмутим, спокоен, отстранен. Его литературу упрекали в бесчувственности. Именно это свойство делает из него отличного бытописателя и мемуариста.
Аудиокнига заканчивается 1872 годом. Это хорошо если треть всех мемуаров. Похоже, Боборыкин - графоман в хорошем смысле слова.
Человек, который пустил в русский обиход слово "интеллигенция" и по романам которого всерьез изучали быт тех или иных слоев общества.
Он одинаково подробно пишет о провинциальной гимназии и о встрече с парижской знаменитостью. Невозмутим, спокоен, отстранен. Его литературу упрекали в бесчувственности. Именно это свойство делает из него отличного бытописателя и мемуариста.
Мемуары позабытого ныне писателя Петра Боборыкина (1836-1921) – очень плодовитого, автора множества романов, повестей и пьес, а так же театрального критика. Наткнулся на них случайно и увлекся. Интересно - очень широкий круг знакомств - писатели, актеры, издатели, люди науки, помещики ... Очень много перекличек с современным и с советской эпохой. И тогда цензоры были, и точно так же, как Стругацких, например, они авторов мурыжили и тянули месяцами, а то и годами с разрешением на издание, или постановку на сцене. И конфликты между творческими людьми не изменились, конечно. Подробно рассказывает о детстве и взрослении, а происходило это в 50-е годы 19-го века еще до отмены крепостного права. Надо сказать, что он довольно положительно относится к Николаевской эпохе (не последний царь имеется в виду, а тот, что правил в первую половину 19-го века.). Пишет, что окружение было довольно порядочным в поведении, гимназия и институт давали неплохие знания и будущие реформаторы выросли именно при этом царе. Потом Николай умер и начались перемены в жизни государства. Вообще - многое напомнило наше начало Перестройки – похожее по духу время реформ, отмена Крепостного права, судебная реформа и т.п..
О крепостничестве пишет без ужаса - говорит, что не сталкивался с крайностями, а в среднем жизнь крестьянина-крепостного была не плохой, довольно зажиточной. На крестьянина в его круге общения смотрели, как на человека своеобычного и уважаемого.
В описаниях довольно зануден - перечисляет множество фамилий, но характеристики дает частенько очень коротенькие. Иногда показывает себя прямо каким-то предшественником Донцовой - не описывает Дерпт и жизнь в нем (он там учился в университете), а предлагает желающим прочитать его роман, где он все подробно описал. Любит местами посплетничать - сообщить, что вот этот - большой поклонник выпивки, а тот - любит неприличные анекдоты... Герцен и Короленко были в этом отношении заметно сдержаннее. Но, при всех минусах, для любителя истории - прекрасное чтение
"Нам, «администраторам», желавшим сдавать на кандидата, дали для сдачи всех главных предметов (а их было около десятка) всего один день. Через такой эксперимент я еще не проходил во всю мою долгую студенческую жизнь в двух университетах.""Сейчас же мне бросилось в глаза то, что уровень подготовки экзаменующихся был крайне невысок. А сообразно с этим — и требования экзаменаторов. У И.Е.Андреевского, помню, мне выпал билет (по тогдашнему времени самый ходовой) «крестьянское сословие», и я буквально не говорил больше пяти минут, как он уже остановил меня с улыбкой и сказал: «Очень хорошо. Довольно-с». И поставил мне пять, чуть не с плюсом.""Некоторые студенты из петербургских франтиков прямо поражали меня своей неразвитостью. Они буквально не могли грамотно построить ни одной фразы, и нет ничего удивительного, что меня остановил Андреевский после пятиминутного ответа.
И забавнее всего было то, что такие «бакенбардисты» (термин из «Гамлета Щигровского уезда») начинали сейчас же торговаться.
— Я не могу вам поставить больше трех, — деликатнейшим тоном говорил такому индивиду все тот же Андреевский.
— Нет-с, господин профессор! Я на этом помириться не могу! Мне необходима по меньшей мере четверка.
И такие спорщики преобладали.""На побочные науки были даны другие дни. Обязательным предметом стояла и русская история. Из нее экзаменовал Павлов (Платон), только что поступивший в Петербургский университет. Более мягкого, деликатного, до слабости снисходительного экзаменатора я не видал во всю мою академическую жизнь. «Бакенбардисты» совсем одолели его. И он, указывая им на меня, повторял:
— Как же мне быть, господа? Вот они (это я) как отвечали — и я ставлю им пять. Могу ли я, по совести, ставить вам столько же?" "Кавелин видел меня тогда, кажется, в первый раз, но фамилию мою знал и читал если не «Однодворца», то комические сцены, которые я напечатал перед тем в журнале «Век», где он был одним из пайщиков и членов редакции.
.....................................................
— Господин Боборыкин, вы пишете очень милые вещи, но я больше тройки поставить вам не могу.
— Я и не требую, господин профессор, — сказал я, несколько взволнованный таким оборотом фразы. — Но позвольте вам заметить, что мое писательство не имеет никакого отношения к этому экзамену.
Он изменился в лице, но больше ничего не сказал.
Я вышел в коридор, а через несколько минут выкатил из аудитории студент — из дерптских буршей, высланный оттуда за дуэль, подбежал ко мне и, бледный, кинул мне:
— Задница! Что ты наделал?!
Он обвинил кругом меня в своем жестоком провале у Кавелина, которого я рассердил своим ответом, и он поставил ему единицу."