Будущее до неузнаваемости изменило лицо Петербурга и окрестностей. Городские районы, подобно полисам греческой древности, разобщены и автономны. Глубокая вражда и высокие заборы разделяют богатых и бедных, обывателей и анархистов, жителей соседних кварталов и рабочих разных заводов. Опасным приключением становится поездка из одного края города в другой. В эту авантюру пускается главный герой романа, носитель сверхъестественных способностей.
К мысли, что ты никому не нужен, следует привыкать в среднем возрасте, дабы она не испоганила вашу старость.
Человек обещает справедливость другим, но лично для себя просит милосердия.
Ты что думаешь, он чайник изобретет и на нем остановится? Чайники твои, если хочешь знать, вообще побочный продукт. Как очередную бомбу сделают, заодно из отходов что-нибудь смастерят, бытовое такое. Чтобы бомба легче проглатывалась.
- А, - крикнул Фиговидец, - пусть твой рот заполнится землей и камнями! Да разве же меня интересует, хороший он поэт или плохой?
- Но хорошим нужно прощать.
- Прощать? Нужно прощать? Прекрасно. Хоть бы ты думал изредка своей пижонской головой, что ты говоришь. Ты родной сестре простить не можешь, а я должен прощать этой скотине - и только из-за того, что у кого-то что-то там поет по его милости. А у меня не поет! И не запоет! Никогда не пело! Дерьмо в картонке!
- НЕ БЫ-ВА-ЕТ НЕ ССССВО-Е-ГО ДЕ-ЛА. - Это философия карманников
Я смотрю в кошачьи глаза, еще миг - я туда провалюсь. Кошкина душа, отягощенная убийствами мышек и птичек, похожа на цветущий сад.
Конференции да похороны. Два способа плюнуть в ближнего.
- На Волковом кладбище, - буркнул Фиговидец, - похоронены писатели классической древности. Память о них дорога каждому филологу, а уж как могилы дороги и сказать тебе не могу. - И Аристотель там? - Там все. Лежат себе, лапочки, в мраморных гробиках
Первая книга, первая книга! - Фиговидец яростно размазал своим платком по лицу страдальца кровь, сопли и слезы. - Подумаешь! Сперва не найти издателя, потом не найти читателя, потом какой-нибудь маститый пердун пишет к ней предисловие! Еще десять таких у тебя будет! Двадцать пять!
- И все кровь, кровь...
Увидев что опасность миновала, писатели прибежали на помощь. Они толклись вокруг и гневались. Один, жирный, что-то крикнул о геноциде. Другой, еще жирнее, призвал меня в свидетели.
- Свидетели чего?
- Как - чего? - завопил он - Дискриминации и позора и бесконечных унижений! Нас травят как крыс! Трактуют как скотов бессмысленных! Сами крысы! Сами скоты! Невежественный сброд! Отрыжка цивилизации! Доторчались до того, что берутся судить об Искусстве!
- Бывает, - сказал я. - Бывает.
Прекрасные здания не просто обветшали, они перестали быть зданиями, превратились в диковинные существа. Чем они держались - неизвестно, но держались крепко, и любой понимал, что отныне попытка их потревожить повлечет за собой катастрофу, и ремонт станет прелюдией окончательного краха. "А нам и так хорошо", - словно говорили своим видом дома
как-то Аристид Иванович захотел попробовать себя в амплуа "сама доброта". Необходимость лгать по-крупному, сразу же при этом возникшая, настолько озадачила его и огорчила, что он, тотчас сорвавшись, стал вдвое злее и раздражительнее против того, чем был.
Нет университетского профессора лучше параноика. Самые популярные лекции, самые посещаемые спецкурсы. Я сам был аспирантом у такого. Бездна учености, остроумия и неподдельный живой интерес к предмету. Слишком, наверное, живой.
- В том и дело, - кивает редактор "Сноба", - что нет причин для недовольства, а это бесит. Ваш анархист говорит, говорит как заведённый...
- А вы думали, что он начнёт бомбы бросать?
- Но это было бы логично, нет? Вот он какой крепкий: ручищи, плечищи... На чём-то мускулатуру нарастил?
- Не так-то легко толочь воду в ступе.
- И ты всерьез веришь, что совесть уймется от таблеток? - Я не верю, - сказал я, я знаю. Совесть - та же наркоманка. На что подсадишь, на том и сосредоточится.
Ну скажите, как листья с деревьев летят? - Уныло? - Они летят безропотно! Главное - не сопротивляться. Когда сопротивляешься, выходит больнее, чем могло бы.
- Эй, - позвал я. - Сколько дней до Армагеддона? - Ты чего, мужик? - сказал он. - Армагеддон был вчера.
- Писателям запрещено жечь личные архивы. - Почему? - Это ущемляет права будущих филологов.
Этот человек думает, что Охта - где-то за Павловском, - сказал Фиговидец, - у китайцев во лбу третий глаз, а бедность -причина всех бед этого берега. А хуже всего, что на бумаге у него выходит такая же каша, как и в голове. Ну куда это годится? Ты же, б***ь, писатель, гармонизируй! Пусть и с трехглазыми китайцами, но дай же мне единый мир, целостность, что-то такое, что свяжет человека, дерево, дождь, вот эту ерунду на подоконнике...
Я развернул сослуживший свою службу журнал и увидел одну голую жопу; перевернул страницу - увидел другую. Обе принадлежали кандидатам на пост губернатора. Из пояснительного текста я понял, что одна жопа мужская, другая - женская. Кандидатов всегда было двое, а губернатором становился кто-то третий.
Человек обещает справедливость другим, но лично для себя просит милосердия.