1 раз прочитана в Книжном вызове 2025
Мысль о повести «Хаджи-Мурат» Толстой вынашивал со времен участия в Кавказской войне. Что привлекало писателя в этом участнике освободительной борьбы кавказских горцев? Толстого восхищала его способность всецело отдаваться начатому делу, его беспредельное упорство в борьбе. «Один, а не сдается!» Эти качества были присущи и самому писателю. Хаджи-Мурат был прирожденным джигитом, могущественным и удалым наибом Шамиля. Он пользовался славой среди кавказских народов. Его подвиги были совершенно необыкновенными: «Он являлся там, где его не ожидали, и уходил так, что нельзя было полками окружить его». Везде, где бывало жаркое дело, везде был Хаджи-Мурат. Сам Шамиль, властвовавший над народами Кавказа, начал его бояться и решил казнить его. И Хаджи-Мурату ничего не оставалось, как перейти к русским. Он был убит во время перестрелки при попытке бежать в горы.
Кавказская война XIX века - сложный клубок человеческих судеб. Никогда Кавказ не был монолитным образованием ни в национальном, ни в политическом смысле, регион всегда населяло большое количество народов, каждый из которых имел свои традиции, правителей, привычное место проживания. В период этой "странной" войны, в которой было невозможно ни генеральное сражение, ни определение четкой линии фронта, ни безусловное разграничение на "своих" и "врагов", многие жители горных аулов ради собственного выживания вынуждены были лавировать между властью местных ханов, князей, недавно образованного имамата, проповедующего одно из исламских учений - мюридизм, прислушиваться к авторитетному мнению старейшин своих общин и как-то реагировать на экспансию, где-то мирной, где-то очень жестокой, чужеродной Российской империи. Большое количество участников политической и военной жизни порождало еще большее количество конфликтов.
В книгах исторически-аналитического уклона ученых, уроженцев Кавказа - О.Н. Дамениа и В.В. Дегоева, я наткнулся на упоминание повести Л.Н. Толстого "Хаджи-Мурат", как произведения, в котором прекрасно воссоздан образ воина-горца со всеми его привычками, душевными переживаниями, моралью. Какой же он, бесстрашный предводитель-горец? Хаджи-Мурата писатель описывает как очень сдержанного в проявлении чувств человека, неприхотливого в еде, жилье, немногословного, храброго, выносливого и ловкого, сражающегося до последнего патрона, до последнего издыхания, безжалостного к врагам и добродушно улыбающегося своим друзьям, свободолюбивого, с легко уязвимым чувством собственного достоинства, любящим семью, ради спасения которой готов пожертвовать всем.
Если говорить об описании других персонажей повести, то здесь Толстой перегибает в своем недовольстве всем во всём. Офицеры непременно кутят до потери сознания, проигрываются в карты в пух и прах; наместник Кавказа, Воронцов, самодовольный властолюбивый старик, любящий лесть, судя по всему, только и занимается тем, что даёт вечера в своей богатой резиденции; император Николай, думающий лишь о скорейшей встрече со своей любовницей, да о том, как тяжко пришлось бы России без него; любящий эффектность имам Шамиль, с помощью которой он привлекает к себе внимание толпы, напоказ оставаясь к нему безразличным, приукрашивающий свои военные успехи, слывущий образцом беззаветно преданного исламу человека, но в мыслях которого неотступно присутствует молодая любовница, под чьей дверью он караулит весь вечер; "высокий красивый офицер Бутлер", в представлении которого война - решение всех материальных и личностных проблем, прекрасный способ демонстрации своей храбрости и ловкости, после которой непременно должно следовать повышение по службе, и чем тяжелее и кровавее будет битва - тем больше почестей, а жизни подчиненных солдат не так уж и важны. Единственно, к кому Толстой относится благосклонно - простой люд, как русских деревень, так и горных аулов. Здесь писатель видит смиренное отношение ко всем тяготам жизни, феноменальное терпение к перипетиям своей судьбы, доброту, открытость, сильные чувства привязанности и любви, самоотверженность и скромность.
Через образ Хаджи-Мурата Толстой раскрывает вообще культуру народов Кавказа, какой она ему видится. Ему импонирует свободолюбие горцев, традиционность уклада их жизни, нравственная чистота. И ему глубоко несимпатично всё, что связано с царизмом, праздным высшим сословием, и всеми прочими слоями общества, которые, по его мнению испорчены цивилизацией, погрязли в разврате и уже не замечают своих пороков.
Вот эту-то смерть и напомнил мне раздавленный репей среди вспаханного поля.
Политику царской России на Кавказе Толстой сравнивает со вспашкой поля, в процессе которой выкорчевывается старая жизнь, бывшая здесь до этого, пусть дикая, но прекрасная по-своему.
грустно
не оторваться
полезно
познавательноКавказская война XIX века - сложный клубок человеческих судеб. Никогда Кавказ не был монолитным образованием ни в национальном, ни в политическом смысле, регион всегда населяло большое количество народов, каждый из которых имел свои традиции, правителей, привычное место проживания. В период этой "странной" войны, в которой было невозможно ни генеральное сражение, ни определение четкой линии фронта, ни безусловное разграничение на "своих" и "врагов", многие жители горных аулов ради собственного выживания вынуждены были лавировать между властью местных ханов, князей, недавно образованного имамата, проповедующего одно из исламских учений - мюридизм, прислушиваться к авторитетному мнению старейшин своих общин и как-то реагировать на экспансию, где-то мирной, где-то очень жестокой, чужеродной Российской империи. Большое количество участников политической и военной жизни порождало еще большее количество конфликтов.
В книгах исторически-аналитического уклона ученых, уроженцев Кавказа - О.Н. Дамениа и В.В. Дегоева, я наткнулся на упоминание повести Л.Н. Толстого "Хаджи-Мурат", как произведения, в котором прекрасно воссоздан образ воина-горца со всеми его привычками, душевными переживаниями, моралью. Какой же он, бесстрашный предводитель-горец? Хаджи-Мурата писатель описывает как очень сдержанного в проявлении чувств человека, неприхотливого в еде, жилье, немногословного, храброго, выносливого и ловкого, сражающегося до последнего патрона, до последнего издыхания, безжалостного к врагам и добродушно улыбающегося своим друзьям, свободолюбивого, с легко уязвимым чувством собственного достоинства, любящим семью, ради спасения которой готов пожертвовать всем.
Если говорить об описании других персонажей повести, то здесь Толстой перегибает в своем недовольстве всем во всём. Офицеры непременно кутят до потери сознания, проигрываются в карты в пух и прах; наместник Кавказа, Воронцов, самодовольный властолюбивый старик, любящий лесть, судя по всему, только и занимается тем, что даёт вечера в своей богатой резиденции; император Николай, думающий лишь о скорейшей встрече со своей любовницей, да о том, как тяжко пришлось бы России без него; любящий эффектность имам Шамиль, с помощью которой он привлекает к себе внимание толпы, напоказ оставаясь к нему безразличным, приукрашивающий свои военные успехи, слывущий образцом беззаветно преданного исламу человека, но в мыслях которого неотступно присутствует молодая любовница, под чьей дверью он караулит весь вечер; "высокий красивый офицер Бутлер", в представлении которого война - решение всех материальных и личностных проблем, прекрасный способ демонстрации своей храбрости и ловкости, после которой непременно должно следовать повышение по службе, и чем тяжелее и кровавее будет битва - тем больше почестей, а жизни подчиненных солдат не так уж и важны. Единственно, к кому Толстой относится благосклонно - простой люд, как русских деревень, так и горных аулов. Здесь писатель видит смиренное отношение ко всем тяготам жизни, феноменальное терпение к перипетиям своей судьбы, доброту, открытость, сильные чувства привязанности и любви, самоотверженность и скромность.
Через образ Хаджи-Мурата Толстой раскрывает вообще культуру народов Кавказа, какой она ему видится. Ему импонирует свободолюбие горцев, традиционность уклада их жизни, нравственная чистота. И ему глубоко несимпатично всё, что связано с царизмом, праздным высшим сословием, и всеми прочими слоями общества, которые, по его мнению испорчены цивилизацией, погрязли в разврате и уже не замечают своих пороков.
Вот эту-то смерть и напомнил мне раздавленный репей среди вспаханного поля.
Политику царской России на Кавказе Толстой сравнивает со вспашкой поля, в процессе которой выкорчевывается старая жизнь, бывшая здесь до этого, пусть дикая, но прекрасная по-своему.
Почему Лев Толстой не Михаил Лермонтов?
Поскольку в школе книжек мало я читал, наверстывать приходится поныне...
И выбор пал на этот раз - Хаджи-Мурат, Толстого Льва творение.
Увы, не вышло в сей повести увидеть откровения...
Но по порядку, продолжу в прозе свой рассказ.
Повесть Хаджи-Мурат повествует о небольшом отрезке жизни одноименного прославленного аварского военачальника. А именно - переход Хаджи-Мурата вследствии раздора с имамом Шамилем на сторону Российской Империи. Но, так как семья Хаджи-Мурата находится в плену и Империя не торопится и, попросту, не хочет ему помогать, Хаджи-Мурат принимает решение опять сменить сторону. За что расплачивается жизнью...
Вот такое краткое описание сюжета повести и, к сожалению, прочтение ее целиком вряд ли существенно раскрасит этот сюжет новыми красками.
Русская сторона представлена только с худшей стороны - пьянство, глупость, интриги, лживость, лесть и др. Это все про нас, русских. Даже императору Николаю I досталось по полной. Отвага же, честь, самоотверженность и прочее - это все про горцев. Обидно за державу, Лев Николаевич, можно было бы для поднятия патриотизма то хоть пару светлых моментов вставить...
Герои повести, на мой взгляд, получились не проработанные - никто из них не вызывает сильного чувства сопереживания. Даже главный герой. Уж больно все схематично и сухо.
Ну а закончить хочу ответом на поставленный в заглавии вопрос - почему же Лев Николаевич Толстой не Михаил Юрьевич Лермонтов? Все очень просто - один прозаик, другой - поэт и даже в прозе чувствуется это...
Прозаик может лишь и то, с особенным, индивидуальным стилем на пару предложений четыре раза Хаджи-Мурата указать:
Садо знал, что, принимая Хаджи-Мурата, он рисковал жизнью, так как после ссоры Шамиля с Хаджи-Муратом было объявлено всем жителям Чечни, под угрозой казни, не принимать Хаджи-Мурата. Он знал, что жители аула всякую минуту могли узнать про присутствие Хаджи-Мурата в его доме и могли потребовать его выдачи.
Окончательное решение вопроса.
Я начал очень скромно и побил господина Тургенева. Затем — это стоило большого труда, — я побил господина де Мопассана. С господином Стендалем у меня дважды была ничья, но, кажется, в последнем раунде я выиграл по очкам. Но ничего не заставит меня выйти на ринг против господина Толстого.
Эрнест Хемингуэй
Существует расхожее мнение о том, что Лев Николаевич Толстой под конец жизни рехнулся. На фоне безбожия ли, богоискательства, вегетарианства или просто старения, но рехнулся - завозился с крестьянами, букварями, баснями, покосами – потому и сбежал решительно, внезапно и окончательно.
Пока я не читал его книг, то так и считал, полностью это мнение разделяя и придерживаясь его с самым негодяйским упорством – тут злую шутку со мной сыграла школа со своей программой. Ну вообще не зашли мне тогда его книги! Так же, как тогда не подошёл бы мне мой сегодняшний пиджак – не потому, что пиджак велик или плох, а потому что я был мал, не дорос. Но себя надо было успокоить, поэтому провозглашение тезиса о том, что автор – дурак, причём дурак оголтелый, было анестезией душевного разброда, ведь внутри-то себя я понимал, что если весь мир считает Толстого титаном, классиком, гением и прочее, а я не вкуриваю вообще, то всё же что-то не так со мной. Эх, вот не навязывали бы мне его книги в 13-14 лет, а возьмись я сам за него года на три позднее… Уверен, результат был бы совсем иным.
Потом, уже годам к 25, преодолев детские комплексы, я прочитал «Воскресение», «Анну Каренину» и «Войну и мир». Романами я был поражён и восхищён! Но всё же механизм самозащиты себя прошлого от себя нынешнего включился, да ещё и очень диссонировало то, как различались его романы и басни для детей крестьян. Казалось, что микроскопом забивают гвозди – в принципе, глядя со стороны, это и происходило, когда гений, граф и главный писатель своей современности принялся косить поля и колоть дрова. В моей голове это не умещалось («Вот я бы на его месте!»), поэтому пришёл я к компромиссу с самим собой на том, что Толстой писатель великий, но просто под конец жизни убрёл не туда.
И вот «Хаджи Мурат»… Когда я Толстого читал запоем, то обошёл стороной эту повесть, потому где-то прочитал о том, что вещь это неоконченная, издана была после смерти писателя да ещё с купюрами… В общем, побрезговал я, прошёл мимо, да так и не вернулся. И вот только теперь могу уверенно заявить, что никакого помешательства и разрыва в творчестве Толстого не было, а была гармоничнейшая эволюция. А болваном был(очень надеюсь, что действительно был) я, ваш покорный слуга.
Почему? Потому что "Хаджи Мурат" - это одна из последних вещей Толстого, как раз таки периода, когда автору приписывают сумасшествие, но... слабоумный человек не может писать настолько бритвенно чётко и кинжально ясно. Это поразительно! Мысль выражена настолько монументально– я, как читатель, уверен, что автор говорит именно то, что и хочет сказать – кажется, что это твои же собственные мысли, которые ты думал, но просто не умел сформулировать, а тут – вот , пожалуйста, нашлись именно те, самые нужные слова. Насколько органично и беспристрастно переданы все точки зрения касательно войны на Кавказе! Поневоле кажется, что над повестью работала группа авторов – это даже похоже на репортаж, прямой эфир, где слово получает и воинственный кавказский традиционалист, и русский поручик, и крестьянин, и император. Мнение же автора не является константой и истиной в последней инстанции – если считаете нужным, то можете вступить с ним в дискуссию, пожалуйста. Но вот стоит ли это делать? Не знаю)
P.S. Для себя вопрос о душевном и умственном здоровье Льва Николаевича я закрыл.
Интересная и небольшая по объему зарисовка про Кавказскую войну. Учитывая, что я почти ничего по этой теме не знала, читать было увлекательно. Правда, Толстой не утруждает себя никакими разъяснениями: наибы, мюриды.. хочешь образовываться - гугли)) Так я и делала.
Характеры исторических личностей показаны очень живо и ярко, да и вообще, повесть скорее не про саму войну, а про ее участников, причем из разных слоев общества. Здесь с одинаковым вниманием описывается и герой Дагестана Хаджи-Мурат, и его враг, великий имам Шамиль, и будни статских советников, и простых солдат, и даже самого императора. Кто-то потерял семью в плену, кто-то озабочен стратегическими решениями, кто-то проигрался в карты, кто-то запутался между любовницами, кто-то погиб в самом расцвете сил. А война все продолжается...
Да, да, да, да, да! Это Кавказ!
Немного сумбурно...
К сожалению, в нашей стране очень много зашоренности, предубежденности и некрасивых штампов по отношению к Кавказу. Но давайте не будем об этом...
Мне, русской, живущей на Кавказе и даже имеющей в мужьях "лицо кавказской национальности", был очень интересен взгляд русского классика на этот изумительный край и его коренных жителей.
Хаджи-Мурат истинный горец, я бы даже сказала, этакая компиляция из традиций и нравов народов Кавказа. Он сдержанный, гордый, ставящий во главу семью, дружбу и собственную честь. Он не курит, не пьет, не пропускает молитву. Горячая кровь?!? Не смешите. Он никогда не ввяжется в пустую и бессмысленную драку или спор. Он хочет войны? Он любит войну? Нет!! Он как загнанный зверь (да ведь он такой и есть), всегда настороже...
Перечитайте еще раз, если вы опять ничего не поняли...
Хотя его жизненные принципы не зависят от национальности. И это чуть наигранное и наивное противопоставление кавказцев и русских, с их недальновидностью, безмерным пьянством и безудержной любовью к азартным играм, меня покоробило.
Но книга ведь не о горцах.
А о бессмысленной жестокости войны. Войне нет оправдания. Ни по политическим, ни по экономическим, ни по национальным, ни по религиозным мотивам. Война ужасна по своей сути, где бы она ни шла: на Кавказе, на Украине, в Сирии, Афганистане или Сомали.
К сожалению, человечество не умеет жить без войны, в отличие от всего другого живого мира...
Верёвка хороша длинная, а речь короткая. ••• Свойство чиновников состояло в том, чтобы красть, его (Николая I) же обязанность состояла в том, чтобы наказывать их, и , как ни надоело это ему, он добросовестно исполнял эту обязанность. ••• Да, что было бы теперь с Россией, если бы не я.
Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и только что собирались косить рожь.
Есть прелестный подбор цветов этого времени года: красные, белые, розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые с ярко-желтой серединой «любишь-не-любишь» с своей прелой пряной вонью; желтая сурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые, красные, розовые, лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом и чуть слышным приятным запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в молодости и голубые и краснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом, тотчас же вянущие, цветы повилики.
Я набрал большой букет разных цветов и шел домой, когда заметил в канаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас называется «татарином» и который старательно окашивают, а когда он нечаянно скошен, выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук, Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в канаву и, согнав впившегося в середину цветка и сладко и вяло заснувшего там мохнатого шмеля, принялся срывать цветок. Но это было очень трудно: мало того что стебель кололся со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку, — он был так страшно крепок, что я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна. Когда я, наконец, оторвал цветок, стебель уже был весь в лохмотьях, да и цветок уже не казался так свеж и красив. Кроме того, он по своей грубости и аляповатости не подходил к нежным цветам букета. Я пожалел, что напрасно погубил цветок, который был хорош в своем месте, и бросил его. «Какая, однако, энергия и сила жизни, — подумал я, вспоминая те усилия, с которыми я отрывал цветок. — Как он усиленно защищал и дорого продал свою жизнь».
Дорога к дому шла паровым, только что вспаханным черноземным полем. Я шел наизволок по пыльной черноземной дороге. Вспаханное поле было помещичье, очень большое, так что с обеих сторон дороги и вперед в гору ничего не было видно, кроме черного, ровно взборожденного, еще не скороженного пара. Пахота была хорошая, и нигде по полю не виднелось ни одного растения, ни одной травки, — все было черно. «Экое разрушительное, жестокое существо человек, сколько уничтожил разнообразных живых существ, растений для поддержания своей жизни», — думал я, невольно отыскивая чего-нибудь живого среди этого мертвого черного поля. Впереди меня, вправо от дороги, виднелся какой-то кустик. Когда я подошел ближе, я узнал в кустике такого же «татарина», которого цветок я напрасно сорвал и бросил.
Куст «татарина» состоял их трех отростков. Один был оторван, и, как отрубленная рука, торчал остаток ветки. На других двух было на каждом по цветку. Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные. Один стебель был сломан, и половина его, с грязным цветком на конце, висела книзу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху. Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после поднялся и потому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз. Но он все стоит и не сдается человеку, уничтожившему всех его братии кругом его.
«Экая энергия! — подумал я. — Все победил человек, миллионы трав уничтожил, а этот все не сдается».
Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площадях, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.
Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
Накурившись, между солдатами завязался разговор.
Постоянная, явная, противная очевидности лесть окружающих его людей довела его до того, что он не видел уже своих противоречий, не сообразовал уже свои поступки и слова с действительностью, с логикой или даже с простым здравым смыслом, а вполне был уверен, что все его распоряжения, как бы они не были бессмысленны, несправедливы и несогласны между собою, становились и осмысленны, и справедливы, и согласны между собой только потому, что он их делал.