Обезьяны

Гоминиды

Являясь абсурдом, гротескной сатирой, этот роман привлекает другой стороной — он затрагивает вопросы места искусства в социуме. Современное искусство все менее понятно, концептуально и интерпретативно. На него уже нельзя смотреть прямо, приходится терять привычную перспективу и приобретать иное мировосприятие. Главный герой, художник Саймон Дайкс доходит в сфере высокого искусства до ручки, однажды очнувшись в мире, где понгиды (а конкретно, шимпанзе) сместили на своем посту венца творения — человека.

Произведение Уилла Селфа можно прочитать как очередную вариацию на тему, но очень не хочется, потому что, как ни крути, а общество шимпанзе, как бы ни было притянуто к реалиям развития человеческого, остается совершенно самобытным. Во-первых, в нем не действует та мораль, которая является основанием человеческой культуры. Шимпанзе создают группу (по-человечьи, семью) с альфа-самцом и альфа-самкой, которые спариваются со своими родственниками, и в том числе отец покрывает дочерей. Это такая семья, где нет разделения между взрослыми и подростками. Во-вторых, все взаимоотношения строятся на иерархии, место в которой определяется демонстрацией силы. В-третьих, по какому-то странному стечению обстоятельств (ага, конечно!), вместо собак у шимпанзе маленькие лошадки, а сигареты «Кэмел» носят название «Бактриан». В-четвертых, шимпанзе не разговаривают, а используют жесты, склонны к тесному контакту (читай, вычесыванию) и более всего обеспокоены состоянием своих задниц. Задница — это святое, поэтому ее не нужно прикрывать, а, наоборот, следует демонстрировать при знакомстве. Задницы высшим по иерархии нужно целовать и облизывать. Да, с этого момента начинает казаться, что в своем развитии люди от шимпанзе ушли не так уж далеко.

«…человеческое общество живет в полной анархии — вместо того чтобы разрешать споры простым путем, то есть выяснять всякий раз, кто из противников выше в иерархии подчинения, разные стаи людей пытаются силой навязать другим стаям свой «стиль жизни» (вероятно, под этим следует понимать примитивные формы идеологии).»

Я при этом задавалась вопросом, как возможно появление социума при отсутствии табу — основании культуры. И пришла к выводу, что социальность и стадность могут существовать отдельно от культуры. По той же причине (отсутствия строгих запретов) в созданном Уиллом Селфом мире невозможно и искусство, которое строится на балансировании человеческого естества и человеческой культуры, изящном приближении эстетического чувства к ужасному. В мире шимпанзе, на человеческий взгляд, ужасно абсолютно все: от огромных очередей на спаривание с самками, у которых течка, и до откровенной копрофилии. При прочтении подобных эпизодов уже не кажутся психозами отклонения извращенной человеческой психики. Как будто и педофилия — это выползшая на поверхность натура типичного гоминида. Даже канибализм.

Интересно изображение реалий мира искусства. Мир художников и критиков. Мир творцов и зрителей. Мир видящих и интерпретирующих. Современное искусство вообще давно сместилось к изображению не предмета, а способа предмет изобразить (по Леви-Стросу). И это единственное место в шимпанзеческом обществе, где герой встречает человеческие размеры помещений (как минимум — высокие потолки, как максимум — медийное, а не силовое, построение иерархии). Это та сфера, где Саймон потерял своего человека. Оригинальный композиционный ход: Саймон Дайкс, стремясь изобразить человека в созданной им самим искусственной среде, во многом враждебной, получает в итоге серию изображений шимпанзе. Не связано ли это с тем, что и Уилл Селф продемонстрировал нам роман о шимпанзеческом обществе?

» - Это картины о любви. — Справил нужду, не снимая штанов. А потом снял, и все дело льется на пол. Капает желчными каплями. Лужа на линолеуме. Подпись под картиной в галерее: «Линолеум, моча». Линописюра под названием «Вздох».»

Начало романа дает нам привычную картину глазами Саймона Дайкса, а параллельно рисует тот же мир глазами внутренеего автора-шимпанзе. И поначалу кажется, что это два разных, но очень похожих мира, пока не становится ясно, что это была одна и та же реальность. Зрение Саймона Дайкса на выставке теряет перспективу, начинает воспринимать действительность плоской. И вроде ничего не предвещает беды, кажется, что шерсть и когти — это видение художника, которое он мгновенно переводит в трехмерность и получает в своих глазах обыкновенных людей. Такой переход в двумерное не случаен. Уилл Селф показывает, что человеческий мир плосок, люди перемещаются по поверхностям в отличие от шимпанзе, имеющим в своем распоряжении еще и свободу карабкаться в вертикальной плоскости. Не удивительно, что человек, следуя природным позывам, всегда искал путь в иное измерение.

«Он снова был в тупике, в тупике, из которого мучительно — и безуспешно — искал выход. Саймон не просто хотел писать — словно какой-нибудь пациент психиатрической лечебницы после лоботомии, он никак не мог заново взять в толк, зачем вообще люди это придумали: писать, рисовать, вырезать, изобретать. Мир уже и так битком набит изображениями самого себя, точными, даже слишком точными.»

Отношение к телу — вот краеугольный камень мыслей человека. Человеческая культура всегда была направлена к познанию души, но душу в искусстве всегда приходилось изображать телесно. Даже ангелы с богами, и те — симпатичные люди. Роман очень психологичен, тем более, что большая его часть посвящена лечению психики главного героя, но и тут все переворачивается с ног на голову — на передний план выходят размышления о телесности. Происходит спуск от духовного к низменному. В связи с этим есть упоминание-перевертыш об изображении дьявола обезьяной (то бишь человеком).

«Это ведь не политические новости, отметил про себя Саймон, это новости о телах, репорелажи. О тощих телах, которые бредут по жирной грязи, о телах, расчлененных и стертых в порошок, о перерезанных глотках, о беспланых трахеотомиях для тех несчастных, которым все равно на тот свет, так пусть подышат немного напоследок. // Вот тут есть гармония, подумал Саймон, между этой полутенью, в которой протекает его жизнь, между тьмой, окаймляющей солнце, и этими новостями об отделении тел от людей, новостями о развоплощении, растелешении. У него всегда было очень живое воображение, и он легко мог представить себе картины, описанные этими заголовками…»

Забавны сноски, которые позволяют не запутаться в происходящем и отсылающие к предыдущим и даже следующим страницам, где происходили или произойдут связанные события. Например, можно заметить появление тех же заголовков новостей в мире шимпанзе и сравнить взгляд на ту же картину будущего врача Саймона:

«Боль, боль, вокруг только боль и насилие, ухнул Буснер про себя. Может Лоренц в самом деле прав, и современное ужасающее состояние шимпанзечества просто следствие неадекватных попыток приспособиться к перенаселению, к утрате исконных мест обитания и образа жизни?»

Буснер, известный тем, что лечит пациентов, помещая их в среду себе подобных (например, посещает с гебефрениками танцклубы, где распространяется ЛСД, так как симптомы пациентов совпадают с состоянием под данным наркотиком) берется за лечение Саймона, состоящее в столкновении с людьми в мире шимпанзе. Эдакая психиатрическая гомеопатия. По пути экс-художник учится воспринимать новые, трехмерные реалии. То ли виноват кризис в искусстве, то ли кризис в обществе, но вырождение нравов слишком очевидно.

И начинается оно с появления толп. Сначала это было в человеческом мире среди пьянчуг и наркоманов, где слышны только гортанные крики и обезьяний вой, а переходит к вполне себе серьезным обезьяньим толпам спешащих куда-то лондонских шимпанзе. Причем среди человекообразных обезьян более всего похожие на человека стоят в низах иерархии, например, научный ассистент Буснера Прыгун. Менее волосатый, не склонен к участию в чистках (не так уж нужно, когда не так много шерсти), реже других спаривается. А ведь чистка, еда и спаривание и составляют смысл жизни и место в ней. Но, главное, что все нужно делать толпами. По сути, то же человеческое общество, которое склонно к образованию объединений с собственными правилами.

В целом, роман упирается в идею о кризисе не общества или искусства, а гуманности. Человек пал до обсуждения присуждения обезьянам тех же прав, что и человеку. А я в поиске фотографий шимпанзе и бонобо натолкнулась на изображение откусанного домашней обезьяной лица женщины, которая приютила так похожее на человека животное. В стремлении к выживанию в искусственной среде человек при всем своем стремлении к помощи ближнему просто толпится, ест, чистится и спаривается с себе подобными. Гуманность является и тем началом, которое способствует росту народонаселения, так и его вырождению. Да, абсурд. Потому и получились не люди, а обезьяны.

Починав книжку з легким скептицизмом, навіяним, перш за все, назвою, що нагадувала про недолугу серію фільмів «Планета мавп». Перші кілька глав (де дія все ще відбувається у нашому звичному світі) дійсно не надихали – є у них такий голівудський дух якоїсь необов'язкової інтелектуальності: автор сипле іменами, мистецькими, психіатричними, мовознавчими термінами, але ерудиція ця справляє враження словникової, ніби джерело її ось тут, в автора під рукою, в товстезному довіднику або все це надиктовано експертом за обідом. Втім, коли сюжет повністю переключився зі звичного світу на світ перевернутий з ніг на голову (або, користуючися лексикою роману – з лап на голову), в якому на макрорівні все залишається рідним і знайомим, а на мікрорівні замість людей діють (у повній відповідності до своїх повадок) шимпанзе, враження покращилися. ще пару слів про...

бкврм