VI век. Темные времена в Британии. Прошло уже сто лет, как с острова ушли римляне. От них остались лишь города, дороги и виллы, и неоткуда ждать помощи бриттам, оказавшимся в кольце неприятелей-варваров.
Но придет человек, который сразится с превосходящими силами врага и отразит нашествие. Великий полководец, герой — Артур.
Впрочем, Артур неспроста посвятил меня в свою тайну. Он всегда умел привлекать людей, завораживать их своей открытостью. Особенно это ему удавалось с людьми молодыми, восторженными.
Принцесс обычно берут замуж не по велению их сердца, а по сговору, где обладание землями и властью важнее всего. Высокородная принцесса должна ложиться в постель с любым вонючим, обрюзгшим животным, старым козлом, если союз с ним укрепит границы государства.
Артур, казалось, ослеп и ничего не замечал. Это лето ему виделось началом прочного мира, пришедшего в Британию, но многие, очень многие понимали, что мы живем как бы в несуществующем раю для дураков.
Нет больше законов, нет больше книг, нет больше музыки, нет больше справедливости. Только мерзкие люди, сидящие вокруг дымных костров и прикидывающие, кого они убьют на следующее утро.
Мерлин пожал плечами. – Я предпочитаю окружать себя чужими детьми. Они благодарнее родных.
– Мы, ирландцы, знаем одно: прощенный враг остается врагом, с которым придется сражаться вновь и вновь. Артур верит, что в людях, даже самых худших из них, пусть глубоко, но запрятано добро. Вот почему он никогда не достигнет мира. Да, он жаждет мира, он только и говорит о мире, но его доверчивая душа – причина того, что у него всегда будут враги.
Нимуэ свернулась калачиком на носу лодки, прикрывая одной рукой пустую глазницу. – Я претерпела две раны мудрости, Дерфель, – прохрипела она. – Рану тела и рану гордости. Осталось столкнуться с безумием, и я стану такой же мудрой, как Мерлин.
Две линии бойцов застыли одна против другой. Требовалась невероятная смелость, чтобы первым решиться атаковать плотный ряд щитов с выставленными вперед стальными жалами копий. Впоследствии я видел армии, стоявшие друг против друга часами, прежде чем собирались с мужеством для начала атаки. Чем старше был воин, тем больше ему требовалось смелости. Только молодые не понимали, какой неприступной может быть стена щитов, и, кидаясь в атаку, погибали.
Мы должны изменять вещи, Дерфель, а не ждать, пока они нас изменят.
– Ты слаба, – сказал я. – Я родилась слабой, Дерфель, – промолвила она, – но жизнь понуждала меня притворяться сильной.
Туда, куда молодой понесется сломя голову, мудрый отправится ровным шагом.
Это ни моя победа, ни ваше поражение. Это мир. Я прошу мира и только одну жизнь. Жизнь Гундлеуса.
- Я предпочел бы сражаться, лорд. - А я, улыбнулся Артур, - предпочел бы выиграть, а не проиграть.
Чернила столь же плохи: просто черная жижа, смесь ламповой сажи и смолы яблони. Правда, пергаменты получше. Они выделаны из шкур ягнят еще древними римлянами и когда-то были покрыты письменами, которые никто из нас прочесть не мог, а женщины Игрейны отлично отскоблили эти шкуры и сделали их снова чистыми и годными для письма.
Верь, Дерфель, посвяти этому всю жизнь. Каждую минуту, каждое мгновение дня и ночи ты должен быть открыт Богам, и они явятся тебе.
Пробило полночь. Небо было ясным, сухим и блестящим от звезд. Земля промерзла и казалась крепче железа, реки ее были намертво схвачены льдом. Бледная луна — плохое предзнаменование, в ее зловещем свете протяженные западные земли словно обмерли в холодном мерцании. И три дня свет не струился с мрачного неба, не было и оттепели, весь мир лежал в белом безмолвии, кроме деревьев, с которых ветер сдул снег, — они зловеще чернели на фоне укрытой белым саваном земли. Наше дыхание превращалось в пар, но не отрывалось от уст, не отлетало в сторону, потому что безветрие стояло в ту ясную полночь. Земля казалась мертвой, застывшей и неподвижной, будто оставлена была Беленосом, богом солнца, и обречена вечно плыть в бесконечной холодной пустоте между мирами. И был холод, пронизывающий, мертвящий холод.
- Я должен благодарить тебя. - Принеси мне в благодарность победу.
Я хотел взять с собой меч, чтобы выглядеть взрослым, но Хьюэлл сказал, что мужчиной становятся не по прихоти, а по делам.
Жизнь – шутка богов, и тут нет справедливости. Нужно научиться смеяться, иначе нахнычешь себе смерть.
Любое знание полезно, даже самое отвратительное.
...никто не знает, что есть любовь, пока она не пронзит, как неожиданно вылетевшее из темноты копье.
...мечты сами по себе не становятся явью.
Этот несчастный мир полон слабых людей, беспомощных людей, голодных людей, обездоленных и печальных людей, бесправных людей, больных людей. И самая легкая вещь в мире — презирать слабых, в особенности если ты вооружен.
Я и не представлял, как сильно люблю эти места, пока не покинул их в первый раз.
— Ты пытаешься все лишить красок, принизить, Дерфель! — резко сказала Игрейна, хотя по-настоящему она никогда на меня не сердилась. — Я представляю Камелот сказочной страной, воспетой поэтами: изумрудная трава, высокие башни, нарядные дамы и благородные воины, усыпающие их следы цветами. Я хочу менестрелей и смеха! Разве не могло быть такого?
— Что-то я не припомню усыпанных цветами тропинок, — усмехнулся я. — Твердо помню окровавленных воинов, выживших в смертельных схватках. Одни хромали, другие ползли, вопя от боли, третьи валялись в пыли с распоротыми животами.