«Без судьбы» – главное произведение выдающегося венгерского писателя, нобелевского лауреата 2002 года Имре Кертеса. Именно этот роман, во многом автобиографический, принес автору мировую известность. Пятнадцатилетний подросток из благополучной еврейской семьи оказывается в гитлеровском концлагере. Как вынести этот кошмар, как остаться человеком в аду? И самое главное – как жить потом? Роман И.Кертеса – это, прежде всего, горький, почти безнадежный протест против нетерпимости, столь широко...
Истинный факт: воображение наше даже в рабстве остается свободным.
И лишь тогда я узнал, что тщеславие – это такое чувство, которое, видимо, не покидает человека до самой последней минуты.
У хорошего солдата первое правило: ешь все, что дают сегодня, потому что неизвестно, дадут ли завтра.
Бывают, видимо, обстоятельства, когда никаких благих намерений уже недостаточно.
...дружба – тоже не вечная вещь, границы ей ставит сама жизнь с ее законами – вполне естественно.
Есть в человеческом сознании сфера, где ... ты всегда остаешься полным и безраздельным хозяином.
Даже тесные тюремные стены не способны подрезать крылья фантазии, ограничить ее полет.
Бывают такие случаи, складываются такие ситуации, когда, что бы ты ни предпринимал, что бы с тобой ни происходило, ты знаешь: хуже уже быть не может.
Человек не совсем волен в том, чтобы решать, другой он или нет.
...о некоторых вещах, видимо, нет смысла спорить с посторонними людьми: они просто не в курсе дела, они ничего не знают, они в известном смысле как дети...
Начать новую жизнь в принципе невозможно, можно только продолжить старую.
человек должен знать, за что его ненавидят
прежние свои привычки мы ... всегда тащим с собой и на новое место
Домашний воздух всё вылечит.
В концлагере у людей нет имён
...долгое ожидание не способствует хорошему настроению.
со временем человек способен привыкнуть даже к чудесам.
...не всё сводится к тому, что что-то "приходит": мы сами тоже делаем шаги.
...Нет в мире такого, чего бы мы не пережили как нечто совершенно естественное; и на моем пути, я знаю, меня подстерегает, словно какая-то неизбежная западня, счастье. Ведь даже там, у подножия труб крематориев, было, в перерывах между муками, что-то похожее на счастье. Все спрашивают меня о трудностях, об "ужасах"; а мне больше всего запомнятся именно эти, счастливые переживания. Да, об этом, о счастье концлагерей, надо бы мне рассказать в следующий раз, когда меня спросят.
Различие - это и я понимал - следует искать, само собой, в мотивах, в различии намерений; однако в какой-то определённой точке, повторяю, такие оттенки могут размываться, и результат, как я убеждался, с какой стороны ни смотри, будет один и тот же.
если есть судьба, то невозможна свобода; ...если же есть свобода, то нет судьбы; ... то есть тогда мы сами - своя судьба...
Я тоже прожил некую, данную мне судьбу. Это была не моя судьба, но я прожил ее до конца.
И - что там все доводы разума, здравый смысл, трезвый расчет - в душу мне прокралось, прокралось исподволь, что-то вроде тихого, но ни с чем не смешиваемого желания, что-то вроде упрямой, хотя и стыдящейся своего безрассудства мечты: мне хотелось, мне очень хотелось пожить в этом прекрасном концлагере.
Самое главное – не опускать руки: ведь всегда как‑нибудь да будет, потому что никогда еще не было, чтоб не было никак, – учил меня Банди Цитром, а его этой мудрости научили еще трудовые лагеря.
И тогда же я впервые увидел – ибо опустившаяся темнота застала нас все еще в строю – цвет здешнего неба, это сказочное зрелище, где сполохи пламени и фонтаны искр образовали на всей левой стороне небосклона настоящий фейерверк. «Крематории!..» – шептали, бормотали, повторяли вокруг меня