Курортная зона

Закрываешь глаза, и является тот,
Тот, кто даже по сне тебе больше не нужен.
Он не стал тебе другом, любовником, мужем.
Он лишь музыка из ненаписанных нот.
Он приходит к тебе, как всегда, налегке:
В запыленном плаще и при сломанной шпаге.
А лицо его снова белее бумаги.
И бумажные розы зажаты в руке.
Он садится, но так, чтобы зеркало не
Отражало его беспокойного взгляда.
Ты твердишь: “Уходи!” Заклинаешь: “Не надо!” —
Отвернувшись к безмолвной и сонной стене.
Ты ведь знаешь, что с ним по-другому нельзя:
Только гнать. Или он завладеет тобою,
Чтобы ты упивалась любовью и болью,
Глядя в эти надменно-чужие глаза.
А когда он уйдет, как всегда не сказав
На упреки твои ни единого слова,
Ты не сможешь стерпеть, ты расплачешься снова.
И за окнами будут печаль и гроза.

Ты вернешь мои книги, слова ненаписанных песен.
Я верну тебе память и боль, что срастается с ней.
Мы не встретимся, милый, хоть мир до нелепого тесен.
Ибо встретиться нам — значит, сделать весну холодней.
Мы не встретимся, милый. Ты ангел, ты бродишь по раю —
Под босыми ногами шуршит золотая трава…
И конечно, ты прав. Я сама себе путь выбираю.
Точно так же как к песням своим подбираю слова.
И хотя ты теперь так возвышен и девственно грозен,
И твой лик — как икона, и нет тебя части со мной…
Ты любил целовать меня в губы на жгучем морозе
И потом провожать до калитки на тверди земной.
Что ж, разлук серебро, разделяй же и властвуй над нами!
В одиночестве как то вольнее и глубже дышать.
…Я верну тебе то, что зовется счастливыми снами.
Возврати же мне то, что зовет беспокойством душа.
Только знай: все отдав и забыв, ты проснешься однажды,
Оттого что уже нестерпима немая тоска.
И ты будешь метаться, снедаемый странною жаждой,
В каждой книге забытой пытаясь меня отыскать.
И, себя проклиная, что не было нужного слова,
Что разрушен твои дом и слезами окончен хорал,
Ты откроешь в раю свои излюбленный том Гумилева
И припомнишь, как мне его, с ритма сбиваясь, читал.