Дебютный роман Андрея Аствацатурова (профессионального филолога, знатока Генри Миллера, внука знаменитого советского литературоведа В. М. Жирмунского) напоминает своей интонацией лучшие страницы Сергея Довлатова, Вуди Аллена и Павла Санаева. Герой-рассказчик — питерский «интеллигент в очках» — проводит читателя по местам своего поздне-советского детства и университетской юности, всюду сохраняя острую наблюдательность, самоиронию и блестящее чувство юмора.
Я все ж таки не перестаю поражаться, насколько быстро еда, особенно вкусная и питательная, меняет представление людей о вещах.
Искренность... — это когда ловкий дизайнер маскирует в роскошной квартире унитаз, выполненный в соответствии с высокими технологиями, под деревенский нужник. Дабы пользователь, простой русский бизнесмен с зарплатой 400 тысяч долларов в год, в полной мере ощутил естество первозданной жизни и нашел в себе силы поклониться матери-природе.
Карикатура в книжке — вещь вполне приемлемая. Но когда природа пробует себя в этом жанре, тут уж не до смеха. Душа уходит в пятки.
В России, где люди как-то по-особенному близки друг другу, самый распространенный принцип общения между супругами — любвеобильная истерика, переходящая, в зависимости от обстоятельств, либо в мордобой, либо в сюсюканье.
Квартира - она ведь как проститутка. Денег постоянно требует.
"Одиночество заставляет превзойти себя, собственные чувства, мораль, искусство и устремляет нас к неизвестному"
"Надо писать книги о себе. Если не книги, то хотя бы статьи. Но в заглавие неприменно ставить слова "Как я..." Например: "Как я заработал свой первый миллион". Как я и как меня.... Словом, произвести побольше таких "каков". Читатели ценят "каки" и любят "каки". "Каки" отдают ароматом чего-то неповторимо личного и сугубо человеческого"
В книгах нечего ловить и нечего искать. Их сочиняют для того, чтобы превратить неорганизованное людское стадо в организованное.
Мне с детства казалось, да и сейчас кажется, что я ненастоящий. Что я игрушка, в которую люди почему-то неправильно играют.
...женщине, чтобы привлечь внимание двуногих существа противоположного пола, следует подчёркивать только одну какую-нибудь деталь своей физиономии, а не все сразу. иначе у мужчины рассеивается внимание и, как следствие, пропадает желание.
Сейчас, по прошествии стольких лет, мне кажется, что папа лелеял эту мысль - ну, чтобы его сын общался только с отличниками, - еще когда я ходил в детский сад. Папино воображение, наверное, рисовало такую картину: его сын, школьник младших классов - естественно, круглый отличник, возвращается домой, делает уроки. Потом, ближе к вечеру, к нему (то есть ко мне) приходят в гости друзья, тоже отличники. Каждый в белой рубашке, в выглаженной школьной форме, и обязательно в сопровождении родителей, очень интеллигентных и милых. Папа рассаживает нас полукругом возле старенького проигрывателя, и мы все вместе начинаем слушать мазурки Шопена или что-нибудь в том же духе. Музыку нужно подобрать правильно. Непременно, чтобы классический репертуар, но на первых порах не слишком сложный. Тут главное не перегнуть палку. Не Скрябин, не Шенберг - семилетним детям может показаться скучновато, а именно Шопен. Шопен - это то, что нужно. В самый раз. Затем взрослые пойдут на кухню пить чай и вести серьезные разговоры, а дети предадутся невинным развлечениям: поиграют в шахматы или в лото. (24)
Ведь это только за границей писателями становятся тогда, когда уже перестают в этой жизни чему бы то ни было удивляться. У нас в России все наоборот. Человек превращается в писателя тогда, когда только начинает чему-нибудь удивляться. Когда его что-нибудь озадачит.
Одинокий человек совершенно беззащитен. Одному нельзя никак. Надо, чтобы у тебя всегда кто-то был. Не обязательно человек. Достаточно какой-нибудь вещи. Но только, чтобы её нельзя было куда-нибудь приспособить. Человек тебе совершенно ни к чему. Он говорит много, руками тебя как-то трогает. Вещь в этом смысле гораздо спокойнее. Лежит себе и лежит. Есть не просит. А один — это не тогда, когда людей рядом нет. Один — это когда у тебя ничего нет. Никаких вещей. Твоих вещей.
А читатель, он ведь как следователь или даже как женщина, что, впрочем, одно и то же. Он очень не любит, когда от него что-то скрывают.
Между прочим, миф о Горгоне-медузе учит нас, что нельзя безнаказанно вглядываться во всякое безобразие.
— Твоя меркантильность, Аствацатуров, всегда меня…
— Моя? — перебил я его, деланно сердясь. — И это мне говорит человек, который за страничку получает восемьдесят долларов? Мне? Тому, который работает за жалкие гроши?
— Поэтому ты и меркантилен, — сказал Витя, заедая мой большевистский пафос бутербродом с рыбой, и добавил с набитым ртом: — Если бы у тебя было больше денег, ты бы, как я, думал о высоком.
"Туалет никогда не отчаивается. Он всегда бодр и оптимистичен"
неумение читать кажется мне безусловным преимуществом, великим даром, на который способны родители, действительно по-настоящему любящие своих детей. В книгах нечего ловить и нечего искать. Их сочиняют для того, чтобы превратить неорганизованное людское стадо в организованное
Прочитав книги, люди глупеют окончательно, и тогда с ними можно делать все что угодно.
Журналисты — это известно младенцу — всегда врут, особенно когда пишут правду.
Профессора, особенно в российских вузах, убеждают всех и самих себя в первую очередь, что если кто-то не соответствует университетским идеалам и стандартам, то это вопиющее незаконнорожденное недоразумение. А зря. Человек ведь тем и интересен, что он непредсказуем, что он уклоняется от всех стандартов и предписаний. Что он одинокий, голый, бесприютный на голой земле, равный самому себе.
Люди ... ведь любят читать, смотреть, слушать, но только не жить.
"Кому-то покажется странным, но туалет может сделать карьеру"
"Один- это когда у тебя ничего нет. Никаких вещей. Твоих вещей"