Порою блажь великая

Ох, ёлки-перепёлки! Теперь я с чистой совестью могу сказать, что орегонские мужики не менее суровы, чем челябинские. Там на лесоповале работает Хэнк Стэмпер. Крутой парень и хранитель семейных традиций. Каких? Например, быть костью в горле всему городу и прогибать изменчивый мир под себя. Заводить врагов их семейный талант. Плевать им на общественное мнение. Ну какое общество такое потерпит? А если и стерпит, то уж точно не простит. Под визг бензопилы и соседей семья Стэмперов идет своим курсом. Их дом стоит ото всех особняком на берегу реки хищной, как анаконда. Сырость. Гниет всё: и гвозди, и ноги. Растительность буйная настолько, что в зарослях колючего кустарника размером с двухэтажный дом нередко можно встретить скелеты оленей, которые так и не смогли выбраться из этой ловушки.
На шесте перед домом что-то висит. Если присмотреться, то можно разобрать, что это рука. Человеческая рука. Болтается себе из стороны в сторону, выставив всем на обозрение свой средний палец. Мизинца не хватает, он отломился. Очень в духе Стэмперов. Сдохнут, но не сдадутся, верные своему девизу - «Не уступай и дюйму». А тут еще младший братик вернулся с давней обидой и желанием отомстить.
О героях больше ни слова. Составьте своё мнение. Стэмперы того стоят.

Кизи швыряет читателя в бурный поток повествования. Текст идет сплошным потоком, без остановок и передышек, скачет от одного первого лица к другому по несколько раз на странице. Если выплывешь – награда будет велика. Книга живая, клянусь вам. Я не читала, я ее слышала и видела.

— Джозефус, — перебил я, — поездка на пикапе не идет ни в какое сравнение с тем, как я сейчас и здесь уже поехал. Закинься горстью аспирина. Конкретно цепляет и тащит.

Конкретно цепляет и тащит. Лучше и не скажешь. Забираю фразу для тэга.

Экстремальная семейная сага на фоне экстремальных условий. Экстремальное чтение.

Не знаю даже, что и говорить. У меня лихорадочное состояние с ночи, и хочется то ли ногами затопать, то ли заплакать злыми восторженными слезами. Прямо до пяток пробирающая внутренняя дрожь. С чего бы это вообще, ведь где я, а где житьё-бытьё суровых орегонских дровосеков, которые каждую минуту жизни кому-то или чему-то противостоят.
А эти городские ландшафты, загнанные по клумбам цветы, чёткие лужайки, стоячие пруды с лодками и утками вместо коварной реки, дремучих лесов и скалистых обрывов?
А эти рутинные события и мелкие чувства по сравнению?
Работа, дом, развлечения, бытовые дрязги и мелкие неприятности - и сражение со стихиями, и борьба за первородство, и брат, пришедший украсть у брата..а нужно ли воевать за то, что так легко оказалось украсть?
Ох, тут поневоле начнёшь суровый пересмотр.

Кто вообще сказал, что "уныло, мрачно, тоскливо, нудно, непонятно"? Да это самый охрененный гимн жизни, что я читала вообще. Именно жизни, и воли к ней, несмотря на кучу несообразностей, и препятствия, и отсутствие, и недостаток, и хроническую нелюбовь и ненависть даже, и тревоги, и беды россыпью, и отношения искалеченные. Жизнь насквозь, как трава, которая на камне растёт, и которой по фигу, что ей запрещено.

Я думаю, я уверена, что совсем юных эта книженция просто с хрустом разжуёт и выплюнет прочь с головной болью, неприятием и недоумением. Так, лет семь назад, она и меня выплюнула, и я ее забросила после десятка страниц, и даже подарила потом с лёгким сердцем. Подарила бушующую бумажную реку, надо же. Подарила такое сокровище неописуемое. И не знала, и не догадывалась.
Нужно было же поломаться местами, где-то прогнуться, где-то искорёжиться, чтобы совпасть с этим яростным творением действительно великой литературы. Если две-три такие книги тебе в жизни попадутся, то считай, что ты читал, водил пальцем по строчкам не зря, и букварь твой был не напрасно, и миссия истинной художественной литературы - разбросать тебя по кочкам, истерзать, вскрыть ржавым ножом, заставить пережить написанное на своей шкуре, и примерить на себя, и пересмотреть происходящее с учётом, ой, да что я втираю - состоялась.

Никогда ещё так красиво и тонко выписанная любовная сцена не вызывала почти физическую тошноту и негодование, отвращение просто запредельное, и никогда я не болела так за исход брутальной кулачной драки - давай, бей его, топчи, сожри, разметай!
И ведь ждёшь, боишься, но ждёшь, что автор не сможет дальше держаться, вот-вот стратит, сольёт сцену, не выдержит планку, сверзится под ноги и его придётся пожалеть, ведь..а вот и нет. Ни единого прокола! Сцена за сценой, эпизод за эпизодом, и планка не слетает, а задирается всё выше и выше. Боже мой, канадские гуси, последнее каверзное бревно, наслаивающееся прошлое и настоящее время, и океан, и труба дьявола в песке, у корней сгнивших сосен, и рука на флагштоке, и..

Это самый настоящий сплав по великой внутренней реке между брёвен юрких и смертоносных, среди всякого прибрежного говна, когда ноги отмёрзли напрочь, внутри плещется чистый ужас, но ты прёшь вперёд, расталкивая обезумевших оленей, что направляются прямо в океан.

Потрясающая семейная сага, насквозь пропитанная ревом бензопил и звоном чокерных цепей, треском сучьев и глухими ударами поверженных исполинов, скрипом лебедочных шкивов и вибрацией мачт с нанизанным на них печеным яблоком солнца, и все это со стаканам бальзама из Галаада под печальные крики канадских гусей, полные неизъяснимой тоски. Книга погружает и уносит c собой как великая река Ваконда Ауга, сплавляющая уставших сражаться со своими демонами лис и оленей в их последнее паломничество к Тихому океану. Можно ненавидеть эту могучую аллегорию противостоящей человеку природы и грозить, потрясая кулаком, можно использовать ее, устилая коврами бревен, можно презирать, раз за разом переплывая мощное течение, но когда придет время, река соберет свою жатву и сделает это так же равнодушно, как тысячелетиями наблюдала за жалкой и мимолетной возней людей на своем берегу. В дебрях простого на первый взгляд сюжета кроется настоящее психоаналитическое Эльдорадо, в котором Человек противопоставляется всему, что только можно вообразить. Человек и Семья, Человек и Общество, Человек и Природа и – самое интересное - Человек и Жена Человек. Все это и многое другое рукой великого мастера выткано на живописном гобелене из тысячи страниц по-настоящему живого текста в, не побоюсь этого слова, гениальном переводе Дмитрия Сабарова. Зашнуровывайте шипованные говнодавы, надевайте каску и перчатки, повторите главную заповедь «не уступай и дюйму», и добро пожаловать дебри лесов орегонских и душ человеческих.

Прочитано в рамках ВКК «Борцы с долгостроем».

Группа авторов, создававших этот шедевр под кодовым именем "Кен Кизи", потрудилась на славу. Произведение не просто объемное - оно бесконечное. Даже если вы читали ранее "кукушкино гнездо", смотрели оба фильма, то не забудьте еще про Тома Вулфа. В эту группу авторов вошло несколько вариантов самого Кен Кизи разной степени обдолбанности. Необъятен и всеобъемлющ многослойный мозг укурыша, сумевшего создать такое гигантское, цельное и разноплановое произведение. И я даже верю, что он особенно и не старался. Пример великой поэмы изменчивого сознания, который всегда стоит у меня перед глазами, "Москва-Петушки", не очень равнозначен, ибо ее писали всего два человека - Венедикт Ерофеев Пьяный и Венедикт Ерофеев с Бодуна. Второй был основным идейным вдохновителем, хотя и написал раз в 50 меньше.

В случае с Кен Кизи все еще гораздо сложнее, но торчку проще, чем другим, быть несколькими людьми одновременно. Уровень страдания в произведении практически нулевой, поэтому автор перемежает такие чудные вещи как прекрасное понимание людей и скотское отношение к ним на всякий случай. Яркие образы человеков очень даже получились, но они так долго оставляют читателя равнодушным, что даже затрудняюсь представить - как пробирались через это произведение первые его исследователи, если доподлинно не знали - какой приз и в какой именно трубке их ждет в самом конце. И, хотя нигде в тексте не было указано, что Ли везет с собой целый мешок травы, я все же склонен считать, что он привез его с собой, а не вырастил на близлежащей опушке. Потому что все, все необходимое для собственной жизни, нужно всегда носить с собой.

Автор очень долго и скрупулезно обсасывает два таинственных момента - внутрисемейные отношения Стэмплеров и забастовку лесорубов. Причем и мне в данный момент тоже приходится вести себя также, как престарелой кокетке, всячески скрывая эти два вполне конкретных момента, дабы не затронуть чувства любительниц спойлеров. Длительное галлюциногенное топтание на одном месте с одной стороны интригует, а с другой - раздражает. За ним обычно следует энергичный стремительный драйв, который вновь переходит в созерцательную, заковыристую дремоту. Оригинальные словообороты автора довольно успешно разбавляют сонные потоки сознания, но на русском не всегда таковыми выглядят. Творческий экстазивный коитус переводчика в ярком фентезийном выражении представляется как эпический подвиг транссексуала где-то на склонах Кавказских гор с охранной грамотой от Папы Бенедикта XVI. Господин Сабаров, мое почтение. Надеюсь, что ваше здоровье не пострадало.

Великий процесс "расширения сознания" не считаю таковым. Даже называю его "изменением сознания", а еще чаще "искривлением". Да, это конечно личное собачье дело каждого - в каком состоянии что-то писать, но давайте не будем культивировать торчков и считать их суперлюдьми. Эллис в каком-то своем великом графоманском труде долго вещает на тему особенностей великой наркоманской расы и я ему с удовольствием еще раз советую собрать весь свой белый порошок и сделать себе одну большую вкусную клизму.

Произведение страдает тем же недостатком, как и любое другое подобного плана, где повествование ведется от лица нескольких героев. Но, ради справедливости, стоит отметить, что страдает гораздо меньше. Если обычно нас всегда не покидает ощущение, что пишет один и тот же человек, который думает, что изменив стиль, пол и добавив пару эмоциональных всплесков можно ввести в заблуждение читателя, то Кен Кизи гораздо больше органически многолик, что, впрочем, не особенно радует, а под таким соусом больше пугает. Но если бы два брата, скажем, вылезли не из одной головы - (заметьте, они даже думают попеременно и думают очень похоже), то было бы странным, если они бы не оказались одним целым. Война печени и почек до полного уничтожения противника.

В итоге я рад, что выстрадал Кен Кизи до конца и рад безмерно, хотя вот он, пример перед глазами, чтения вопреки. Произведение неординарное, очень выделяется на фоне другой торчковой американской литературы простотой и отсутствием идиотского слэнга, что делает его достоянием мировой литературы, ибо оно хотя бы читаемо.

p.s. Истина, до которой каждый доходит своей шкурой, - нами управляют наши слабости.

О чем только не

Эта книга меня измучила, измучила, измучила, но от нее совершенно нельзя оторваться. Это такое чтение-насилие, когда первую половину книги ты давишься текстом, как сырым тестом, он лезет из тебя ушами, носом, ртом, читаешь по главе, по паре абзацев, по предложению, но читаешь, потому что Хэнк и потому что Генри и потому что Ли и потому что Вив, и потому что это абсолютно больная семейка со стальными яйцами, даже у самых слабых ее членов. Совершенно невозможная семья лесорубов в Орегоне с девизом "Не уступай и дюйму". Никому не уступай, ни этой реке Ваконде, что, тоже послышалось Макондо? Да, в Макондо идет дождь. Сто лет он там идет, испокон веков он там идет, но мы туда влезем со времен Генри, зеленоглазого дровосека. Это он выбрал себе странную жену, не от мира сего, с блажью. И сын его Хэнк, насмотрясь, тоже попозже выберет себе жену, ну точь-в-точь как мачеху, интеллигентную, читающую девочку с мечтами о стрижке-паже, и привезет ее в этот дом посередь реки. Этот дом они не уступят реке никогда, хоть бы и приходилось обматывать сваи фундамента железобетонными сваями черти куда. И, черт бы меня побрал, мысли путаются как никогда, но я им не уступлю и дюйма.

Эта книга роскошна, роскошна, роскошна, от нее совершенно нельзя оторваться. Особенно после где-то первой половины, после гусей. Да, там гуси летят, гогочут, гогочут, сволочи, так что спать невозможно. И спать-таки невозможно, да что там, порою нестерпимо хочется вообще не дышать, потому что так захлестывает эмоциями, что вся моя йога пошла к чертям, можно только вцепиться в книгу и поскорее бежать эти строчки, петь эти строчки, не знаю, вопить эти строчки, потому что есть сцены, которые почти в стихах, Джо Бен в реке, например, или сцена сексуальная, от которой таращит так, что хочется куда-нибудь спрятаться, а нельзя. И вообще язык в этой книге такой, что то лезешь на стену от бесконечного слэнга этих упоротых лесорубов, то кривит от изысканного слога бл@дкого выродка Ли, ну ладно, никакой он не выродок, всего лишь несчастный мальчишка, который так и остался в своем детстве, ненавидящий отца и старшего брата за то, что он сам не такой, как они, и никогда до них своими яйцами не дотянется, ну извините меня, так по тексту, практически. Кхе, язык, да.

Эта книга трудная, трудная, трудная, но от этой чехарды событий совершенно не оторваться. Первый раз вижу такое построение текста, какое-то slow motion и dolby surround и съемки с трех ракурсов, перемежающиеся длиннотами природы-стихии. Одна и та же сцена идет глазами одного героя, потом в скобках или курсивом или вообще не выделено глазами другого героя-антагониста, потом общий план происходящего, потом опять приближаемся, и даже вроде бы какие-то диалоги имеются, хотя я вообще диалогов не запомнила, только хард-корное кино. По сложности "Блажь" я бы сравнила с "Шумом и яростью" Фолкнера или с "Поправкой-22" Хеллера, так же мозг выносит. Так же трудно, и так же круто. Но все искупает язык. О боже, это какая-то литературная вершина, спасибо переводчику, я хочу от него еще переводов, ну простите меня, я не удержусь от парочки моих удовольствийцитат в рецензии:

Когда он доползает до смотровой площадки на вершине, за каменной оградой, его подбородок дрожит, а когда подъезжает к повороту, именуемому в народе Смертьпантинкой, все тело его...

Вив свернулась на кушетке подле Хэнка этакой прелестной головоломкой, и говорили только ее янтарные очи да вожделенная маленькая задница, обтянутая джинсами.

Или к примеру сцена про оладьи глазами обоих братьев:
В духовке кой-чего осталось, - сказал Хэнк. -Я отложил для него оладушков. Это Хэнк.
Он извлек оладьи из черной пасти духовки и вывалил их на мою тарелку, будто объедки - четвероногому другу. Это Ли.
Стоит ли удивляться, что Ли так ненавидят.

...Про героев даже не хочется рассуждать, это столько слов уйдет. Конечно, я за Стэмперов, за Хэнка, но он тоже совсем не идеальный, слишком брутален и слишком молчалив, не видит он чувств других. Ли, конечно, меня вымораживал своей подлостью, но эта подлость в конце концов была вполне оправдана. Меня удивляла Вив, слегка, но не тем, чем удивляет всех, а тем, что она вообще вышла замуж за Хэнка. Почему она пошла за Ли? Потому что, как говорил Алексин, Хэнк дарил ей себя, а Ли подарил ей ее. Она вспомнила свои мечты, вспомнила себя. Это трудно, но это счастье. Нет, не буду дальше. Их так много, и так много всего в романе.

Он о чем только не. О железной воле, и о том, как можно ее подточить, исподтишка, изнутри подтачивая, издолбив клювом, посягнув на самое нежное в душе. О том, как заново отыскивать стимул жить, тебя сломали, а ты полежал, полежал, а потом встал и пошел. О слабости, которую невозможно симулировать, симулировать можно только силу. А слабость, вот она есть и все. О том, как изжить ее в себе. Об очищении. О любви между мужчиной и женщиной. О любви к природе и стихии. И о том, как выжить в ней человеку (не уступая и дюйму? бунтари? Кизи в своем репертуаре). Кизи шикарен. Кизи роскошен.