Поправки

"Поправки" - главный роман всея Америки начала нулевых, написанный интеллектуалом средних лет стал культовым по одной простой причине. У них нет Толстого.

У нас Толстой есть, поэтому жанр "семейная сага" в её классическом значении знаком всем, кто пробовал ходить в школу. Кому в школе нравилось - тот наверняка знаком и с другим образчиком этого жанра (который, впрочем, не злоупотреблял объемом - господином Достоевским). А те, кто после окончания школы забрел в гуманитарный ВУЗ, тот, возможно, даже что-то слышал о двух британцах - Голсуорси и Джойсе, которые написали две очень длинные книжки, которые каждый считающий себя интеллектуалом джентльмен прочитает за стаканчиком 18-летнего односолодового МакАланна лет через 35.. Вне зависимости от того, сколько ему лет на этот момент.

Но в 2001 году Америка наконец-то встала с коленок. Америка получила шанс наконец-то восхититься кем-то из своих, кто взял вот так и исписал буквами почти что 900 страниц. И тут важно сказать о двух важных вещах, чтобы было все еще яснее:

1) Американцы боятся больших объемов. Мы все в курсе - это стремительно развивающаяся страна, где нет места чему-то монотонному и скучному. Ты снимаешь кино? Взорви все и вся за полтора часа иначе зритель заскучает. Ты поешь в микрофон приятные песни? У тебя есть 3, максимум 4 минуты, потом слушатель включит другую радиостанцию, при этом

2) Американцы обожают большие объемы. Большие груди, большие гамбургеры, "Титаник". Те смельчаки, которые осмелились бросить вызов американской натуре стали богачами и успешными парнями. Это все утрировано, конечно.. Но американцы реально обожают Толстого и Достоевского. При чем, ни какой-то там Брет Истон Эллис, который пихает цитаты и отсылки к Dostoevskomu почти в каждом романе, а даже рядовые жители звездно-полосатой страны, которые раскупали "Войну и Мир" с такой скоростью, что она стала абсолютным бестселлером (!!!). Ровно, как и "Анна Каренина", "Преступление и Наказание" и так далее. Это все к тому, что

Джонатан Франзен - народный герой. Его рецепт оказался скандально прост. Это как джин и тоник, испортить такой коктейль более чем сложно. Так вот, записывайте:

Франзен взял Толстого; он взял его, простите, объем, он взял его "семейность", огромное количество героев, огромное количество сюжетных линий, героев, которые все одновременно являются главными (это 3/4 тоника Schweppes со вкусом имбирного эля)
и смешал его с Тургеневым, у которого взял главное - проблему "отцов и детей" (это джин Cadenhead’s Old Raj Gin крепостью 55° с содержанием небольшого количества шафрана) и
PROFIT!

Постойте, не забудьте налить воды, тьфу ты, положить льда, и как следует встряхнуть, что сделал бармен, тьфу ты, писатель Франзен. И все, с таким рецептом коктейль не может быть плох.

Читать всем, новая классика по старым рецептам.

Ваш CoffeeT

Анатомия семейной жизни

Осторожно! Токсично!
При чтении этого романа возможны проявления побочного эффекта - книжного отравления. Симптомы: общее разочарование людьми, чувство бессмысленности и тленности бытия, тошнота от мыслей о семейных застольях, желание уйти в монастырь, купить дробовик и другие признаки мизантропии.

Франзен достает из хроники семейной жизни малопривлекательную правду (опасно для романтиков, идеалистов и меланхоликов) раздевает её догола и лупит ею читателя прямо по глазам. Преступная жестокость с отягчающими обстоятельствами. Например, описание старости, от которого слабонервным петля может показаться желанным избавлением. Налицо все признаки превышения полномочий инженера человеческих душ. Инженер стал безумным вивисектором. Он жесток, масштабен, но в чувстве юмора не откажешь. Семья по Франзену - это сообщество людей, вынужденных общаться, но нахрен друг другу не нужных. Время, проведенное ими вместе, приравнивается к варке в кипящем адовом котле.

И коли уж принято сравнивать Франзена с Толстым, представьте себе такую картину. Старый граф Болконский не овдовел. Жена ему покорна. Подобно княжне Марье, она его побаивается, но уважает. Его слово в доме - закон. Граф живет по своему кодексу чести и правильности и домашних впихивает в его рамки. Вместо поместья неплохой, но немного обветшалый дом в чистеньком американском пригороде.Старик пытлив умом. В своем оборудованном под мастерскую подвале долгие годы занимался опытами и наукой. Достаточно успешно, несколько патентов служат тому доказательством. На ласку скуп. По характеру угрюм.

Сын его - Андрей - женат и имеет троих сыновей. Он организован и целеустремлен, богат и перспективен. И, как обычно, он находится в состоянии пограничном с депрессией. Жизнь успешна, благополучна, но чувства удовлетворения нет. Преследуют навязчивые идеи и черные тени разочарования. Про небо и дубы подумать некогда. Семейный кризис в разгаре, жена проводит масштабную военную компанию по диверсии поездки на рождество к “старшим Болконским”. Да еще опять кто-то спер табличку охранной системы с газона. Гадские добропорядочные с виду соседи, мать их.

Княжна Марья не изолирована от общества в поместье. Она лидер по жизни. Быть первой, быть лучшей во всем во имя Великого Папы. Папу она любит. Очень. Правда лучше всего любить его на расстоянии. Тем более, что в его кильватере вечно маячит брюзжащая мамочка с её благими намерениями. Она везде таскает за собой “ржавую пилу”, сделанную из попреков, укоров, замечаний, нравоучений, желания навести порядок и гранитной уверенности в своей правоте. Распространенное орудие родительской пытки, которое давно пора запретить какой-нибудь там конвенцией. Добравшись до объекта она с порога пускает свою пилу в активное действие. Отчасти такое поведение можно объяснить её моральной деформацией за годы жизни с мужем, который в туалетной бумаге видел больше смысла и пользы, чем в её мнении. Дети - её мишени, её полигон, где она тренируется в стрельбе из авторитета. Княжна Марья размышляет о своих неудачных романах с мужчинами и приходит к мысли, что она, скорее всего, лесбиянка.Вот только романтические отношения быстро остывают и заветриваются независимо от половой принадлежности партнера. Их, конечно, можно периодически подогревать, но это уже не то, первозданную свежесть не вернуть, как ты не старайся. А итог один - угли. Сколько еще раз ей придется “травануться” просроченными отношениями, чтобы осознать, что она скорее всего одиночка по жизни?

Представьте, что Пьер Безухов - родной младший брат Андрея. Он сексуально активен, порой излишне, за что после мучается от чувства стыда, что привело его скорее к набоковскому развитию событий, но позже он найдет в себе силы вернуться к толстовской степенности нравов. Он гуманитарий, теоретик, почти состоявшийся профессор, почти законченный неудачник. Любит рассуждать об идеалах, литературе и сиськах. То, о чем Пьер-оригинал лишь стыдливо думал, его американская версия 200 лет спустя открыто говорит.

А теперь представьте, что все эти люди должны собраться в отчем доме на последнее Рождество. Чувствуете, какое веселье намечается? В меню вечера большая индейка, фаршированная старыми обидами, салат из упреков и имбирные пряники, чтобы заедать горький привкус раздражения, гоголь-моголь, чтобы протолкнуть обратно в горло крики ярости. Пряников и коктейля понадобиться много.

Франзен очень дотошен и основателен. Уж если изучать персонажа, то до мозга костей. Уж если погружаться в его мир, то по самую макушку. Обстановка, окружение, события детальны, всё и все перед читательским взором наизнанку. Очень точно, очень глобально, очень грустно.

Чудовищная книга, просто отвратительная. Книга глубочайшего разочарования в жизни. У меня тряслись руки, хотелось курить, рыдать, истерить, убивать - себя, окружающих, снова себя, забиться в угол шкафа и сидеть там, пока мир не рухнет к чертовой матери. Фу. Омерзительная книга, которая неизгладимый след оставляет в душе.

Художественное изложение сеансов психоаналитика.
«Я такой несчастный, потому что меня не любила мама. Я упоротый трудоголик, потому что папа только так умел спасаться от семейных проблем. Мне плохо, потому что я никому не нужен». И так далее, до бесконечности. Любая внутренняя загогулина каждого из героев – как из учебника по психопомощи.
Сначала я невольно ухмылялась – врешь, меня этим не проймешь. А потом началось… Меня штырило и колбасило так, что я всерьез подумавала о: 1) разводе; 2)самоубийстве; 3)тщетности бытия.

Каждая сцена в романе настолько отчетливо является симптомом невроза и признаком разлада в семье, что поневоле хочется зажать уши и спрятаться в темном чулане - подальше, подальше от ссорящихся родителей.

Каждую гребаную страницу романа вас окунают в самый настоящий зловонный семейный ад, без передышки или сна - дах, дах, дах, грязными пеленками твоего детства по морде. И размазать по лицу.
А ты сиди и улыбайся. Потому что заплакать - выше твоих сил. У слез есть еще какая-то надежда.

Конечно же это фарс. Но такой чудовищно правдоподобный в мелочах, что липкий ужас продирается сквозь все слои рациональности и расплющивает тебя о книгу до размера микрона. Оттуда невнятный писк – «Как же мне дурно! Как погана эта гребаная жизнь».

С этой книгой ты проходишь все стадии любви. От страха влюбленности, эйфории взаимности, к постепенному разочарованию, усталости, тупой необходимости разорвать эту высасывающую все силы связь, но нет, невозможно - и наконец к слегка обреченному принятию – да-да, вот такой ты, мудак Франзен, который меня всю расколошоматил. Ну иди же сюда, ага, ага, вот так. И еще разок.

У нас всегда был Толстой, у американцев теперь есть Франзен. Которого легко можно включить в ряды последователей Льва Николаевича. Не как того, кто следует заветам и с головой бросается в "толстовство", а как продолжателя литературных традиций. Потому что "Поправки", например, очень хороший образец семейного романа, большого, обстоятельного и, как и "Война и мир", как любая качественная семейная сага, не только и не столько о семье. Хотя и о ней тоже.

"Поправки", следуя классическому канону семейной хроники, воссоздают картину американской действительности конца 90-х: детально прорисовывают мир, стоящий на пороге катастрофы, предчувствие которой уже носится в воздухе и нет-нет да и сбивает с толку лишённых дара предвидения обывателей. Это как ожидание беды — знаешь, что нагрянет, да не поймёшь — откуда.

Почти на тысяче страниц плотного, густого текста Франзен размышляет о трагических перипетиях человеческого бытия, о смысле жизни и полном его отсутствии, о пути, которым мы идём, и о финале, который, сколь разветвлённым не был бы сад наших тропок, для всех и всегда — один. Он говорит о любви, но помнит и о предательстве; рассказывает о людях, связанных прочными узами родства и близости, а сам имеет в виду чужаков, непримиримых и воинственных по отношению друг к другу; пишет о жизни, но в уме держит формулу смерти. В основе его романа лежит не ряд следующих друг за другом событий, а сама судьба, которая, как известно, слепа, но разит без единого промаха. Под её прицелом — среднестатистическая семья Ламбертов: стареющие супруги и их взрослые дети, в которых и не разглядишь сразу общие корни, потому что корни здесь — именно то, что подросшие Ламберты тщательно прячут и маскируют. Не только от других, но и от себя в первую очередь.

Так, Гари — старший сын Ламбертов, хозяин загородного дома, отец, муж и по совместительству подкаблучник, страдающий от маниакального чувства, что жена и трое сыновей плетут против него заговор, день за днём вынужден мириться со своим положением, только бы не повторять в себе образ отца-тирана. Средний сын Ламбертов — Чип назло отцу, посвятившему свою жизнь естественным наукам и применению знаний на практике, занимается изучением культурологии, а впоследствии и прожиганием собственного таланта. Младшая дочь Дениз, изо всех сил сопротивляясь давлению матери и её обывательскому взгляду на вещи, делает всё, чтобы окончательно запутаться не только в своих планах и желаниях, но и в собственной сексуальности. Все трое — Ламберты, всем троим по сюжету романа придётся собраться за рождественским столом, посмотреть в глаза друг другу и родителям. Которые, кстати, тоже далеко не в порядке. Альфред — глава семейства, постепенно впадает в слабоумие, тщетно пытается с ним совладать и ускользнуть от подступающей к горлу бездны. Его жена Инид, всю жизнь терпевшая тиранию мужа, его холодность и отстранённость, замещает гнев придуманными ритуалами и предпочитает не открывать глаз до тех пор пока... Пока не случится это самое, тысячу раз не к месту и не ко времени пришедшее Рождество. Встреча, необходимая для всех пятерых вместе и для каждого в отдельности.

Франзен не из тех писателей, кто наблюдает за своими героями со стороны, ему, напротив, необходимо заглянуть в самые потаённые уголки их души, докопаться до самой последней правды, вскрыть застарелые нарывы, сделать им по-настоящему больно, а потом провести через боль и помочь увидеть себя настоящими, живыми, как есть. Поэтому он заставляет Гари бежать из отчего дома, Чипа — возиться с потерявшим рассудок отцом, а Дениз — корчиться в слезах на полу родительской кухни с осознанием того, что есть открытия и откровения, которые, стоя на ногах, попросту не вынести. И одно из них в том, что в жизни нет правых и виноватых. Вообще — нет. А другое — в том, что есть вещи, которые исправить нельзя. Просто нельзя и всё. И как бы ни убеждали нас в обратном «позитивные» психологи — поправки во всё не внесёшь. Как ни старайся.

При этом самое главное в случае с произведением Франзена — то, что, казалось бы, до мозга костей американский роман, легко и непринуждённо перешагнул через океан и стал романом общечеловеческим. Классическим романом в лучшем понимании этого определения. Пусть прописанные в книге реалии уже отошли в прошлое и стали достоянием истории, человеческие проблемы никуда не делись. Потому что все мы — немножко Ламберты. И всем нам не помешало бы последнее Рождество.

Я, кажется, нашла еще одного любимого автора, создающего идеальные для меня романы. Правильные пропорции откровенности, психологичности, драматичности и интеллектуальности без нарочитости. И все это воплощено в толстенький томик с плотным, нигде не провисающим текстом. Короче, скажу прямо: это гениально.

Сначала я прочитала «Свободу», которая мне тоже очень понравилась, но я как будто еще не осознала, какого уровня находка попала мне в руки. «Поправки» были закинуты в отдаленные хотелки, но совсем скоро возникли сами собой в виде бумажной книги. Я стала читать и пропала. «Поправки», строго говоря, написаны по той же схеме, что и «Свобода». Я бы возмутилась, если бы схема не была безупречна. Точно так же я прощаю повторяющиеся формы романов обожаемой Айрис Мердок – ну и пусть, зато они ей хорошо удаются.

Франзен – безусловный мастер препарирования одной отдельно взятой семьи, в которой, разумеется, не все ладно. Более того, Ламберты из «Поправок» - это такая усредненная модель не очень счастливой американской семьи вообще, которая в то же время является вполне благополучной. Огромный разрыв межу поколениями, катастрофическое непонимание между родителями и детьми. И главная проблема даже не в том, что дети не могут понять родителей – они не желают их понимать, и это принципиальный момент. Взрослые сыновья и дочь, я уверена, вполне осознают мотивы и желания родителей, но они их отторгают, в ужасе отворачиваясь от этого мира, жизни, дома, забитого хламом, скидочных купонов и правила доедать все с тарелки. Все, что угодно, только не быть похожими на родителей, не стать, как они, не допустить и мысли, что у нас, детей, может быть с ними что-то общее.

Франзен непринужденно и органично вписывает в историю Ламбертов приметы и болезни эпохи: игру на бирже, депрессию и антидепрессанты, немного алкоголя, немного наркотиков, измены, Альцгеймера. И, поверьте, Ламберты отнюдь не выглядят невероятным семейством, с которым происходит все на свете. Иногда кажется, что с ними вообще ничего не происходит. Или все творится одновременно, как в жизни.

К слову, о жизни. Одни из самых живых и подробно прописанных героев, что я встречала в литературе. Они кажутся мне более реальными, чем, например, мои соседи. По прочтении остаешься с полным ощущением, что эти люди где-то продолжают существовать. Тут Франзен неправдоподобно хорош и взмывает на невероятные вершины, притом с легкостью. Вообще пишет он стремительно, как будто не сомневаясь, сразу набело, как вдохновенный графоман. Но только по скорости поглощения текста читателем и по объему произведений, потому что в остальном, конечно же, угадывается точность замысла, большая работа по верному выбору тона и слова, четкая структура. В который раз поражаюсь, как Джонатану Франзену удалось сохранить форму такого огромного, как сама жизнь, романа, не позволить ему растечься и превратиться в невнятную многословную муть.

Так вот, теперь у меня есть писатель, которого я могу рекомендовать проверенным людям (предварительно пригрозив больно покусать, если они по прочтении отзовутся плохо о моей новой любви). И если хочется откровенности без сентиментальности, драмы без нагнетания и реальных героев (в которых не надо верить или не верить, потому что они – воплощение своего времени и порождение своего общества), – то вам сюда.