Главным произведением французского писателя, публициста и критика Эмиля Золя стал цикл из двадцати романов под общим названием «Ругон-Маккары», в которых прослежена история одного семейства в эпоху Второй империи. Он принес Золя мировую известность, а успех одного из романов — «Нана» — носил скандальный характер. Во многих странах он подвергался преследованиям цензуры, а в Дании и Англии даже был запрещен. Главная героиня романа — куртизанка Нана — стала воплощением пороков, падения нравов и...
Черт возьми! Где же справедливость? Право, мир скверно устроен. Нападают на женщин, а кто ж, как не мужчины, портят их, требуя от них всяких пакостей…
В запахе увядающих тубероз есть что-то человеческое.
Так или иначе человеку свойственно любить лишь себя. И выбирать того, кто сделает его как можно счастливее...
...женщины простофиль не любят.
Я люблю, когда мужчины сами дают деньги, не дожидаясь, чтоб у них просили...
Вместе с любовью всегда приходит боль. Чем глубже в ней тонешь, тем больнее.
— Ваш театр… — начал он вкрадчиво.Борднав спокойно поправил его, подсказав то глупое слово, которое не смущает людей, любящих называть вещи своими именами.— Скажите уж прямо — публичный дом.Фошри одобрительно рассмеялся; у Ла Фалуаза комплимент застрял в горле. Молодой человек был чрезвычайно шокирован, но постарался сделать вид, что ему нравится острота директора. Борднав поспешил навстречу театральному критику, чьи статьи имели большое влияние, и пожал ему руку. Когда он вернулся, Ла Фалуаз уже овладел собой. Боясь показаться провинциалом, он старался победить робость.— Мне говорили, — продолжал он, желая непременно что-нибудь сказать, — мне говорили, будто у Нана очаровательный голос.— У нее-то! — воскликнул директор, пожимая плечами. — Скрипит, как немазанное колесо!Молодой человек поспешил прибавить:— Да ведь она и актриса прекрасная.— Кто? Нана?.. Дуб! Повернуться на сцене не умеет.Ла Фалуаз слегка покраснел. В полном недоумении он пробормотал:— Ни за что на свете я не пропустил бы сегодняшней премьеры. Я знал, что ваш театр…— Скажите — публичный дом, — снова перебил его Борднав с холодным упрямством самоуверенного человека.Между тем Фошри спокойно разглядывал входивших женщин. Он пришел на помощь кузену, увидев, что тот разинул рот, не зная, смеяться ему или обидеться.— Доставь же Борднаву удовольствие, называй его театр, как он просит, раз уж это ему приятно… А вы, дорогой мой, перестаньте нас дурачить! Если ваша Нана не умеет ни петь, ни играть, спектакль провалится. Этого я, кстати, и побаиваюсь.— Провалится, провалится! — воскликнул директор, побагровев. — По-твоему, женщине нужно уметь играть и петь? Ну и глуп же ты, голубчик… У Нана, черт возьми, есть кое-что другое, что ей заменит все остальное. Уж я-то прощупал ее со всех сторон. Она в этом ох как здорова! Если нет, считайте, что нюх мне изменил, и я просто болван… Увидишь, вот увидишь, как только она выйдет на сцену, зал обалдеет.
Не будь вы такие скоты, вы бы к своим женам ластились не хуже, чем к нам, а не будь ваши жены такие дуры, они сумели бы удержать вас при себе не хуже, чем мы умеем вас подцепить...
Грязь, она грязью и остается, будь то вверху или внизу...
Там, где нет уважения — нет и любви.
Короче говоря, она поглупела, в чём сознавалась сама, когда они, усевшись на край кровати, свесив голые ноги и барабаня пятками по дереву, курили сигаретки, как добрые приятели.
Ее приводила в отчаяние природа, суровое материнство, ворвавшееся в ее веселое существование, новая жизнь, зачатая в обстановке смерти, которую она сеяла вокруг себя.
Если ты решила жить с кем-то, чьего прошлого не знаешь, будь готова, что твое голое тело выловят в Токийском заливе.
Ведь это смехота, когда мужчина ничего не умеет!
Я постараюсь быть благоразумной. В конце концов, она твоя жена. Это не то, что изменить мне с первой встречной.
Религия прощает слабости людские, лишь бы сохранить благопристойность.
Лицо — это не так важно, главное — иметь хорошую фигуру.
...плохо дело, когда муж оказывается простофилей в первую ночь.
Дело всегда плохо оборачивается, если нет согласия.
Любовь важнее всего.
Люси тотчас же вступилась за Империю. Ее любовником был однажды принц из императорского дома, и она считала себя до некоторой степени обязанной вступиться за фамильную честь.
В конце-концов мы все одиноки… Нельзя заставить кого-то принадлежать нам.