1 раз прочитана в Книжном вызове 2025
В повести «Двойник» (1846) Достоевским дан глубокий психологический анализ расколотого сознания, анализ, предвещающий великие романы писателя. Повесть «Двойник» во многом связана с художественным миром и поэтикой гоголевских петербургских повестей. Можно сказать, что фантастический и непостижимый Петербург романов Достоевского берет начало в этой повести. Не случайно ведь повесть имеет подзаголовок «Петербургская поэма».
Человек есть тайна. Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком.
Ф. М. Достоевский.
И снова в центре сюжетной линии и характерных особенностей главного персонажа - раздвоение. Внутренний разлад с самим собой, который выявлялся в образе Ивана Карамазова или того же Ставрогина, здесь в полной своей силе раскрывается в лице Голядкина.
С самых первых шагов к личности Якова Петровича, опираясь, скажем так, на первое впечатление, можно угадать в нём очень нерешительного, не способного на принятие каких-либо решений, человека. Его вечные сомнения даже в мелочах, вызывают раздражение и наводят на мысль о том, что Голядкин сражается с самим собой, страдает и тихо сходит с ума. Одна его сторона хочет доказать, что он "такой же как все", другая же с отчаянным упорством отчуждается, замыкается и уходит глубоко в себя.
Голядкин-младший, двойник Якова Петровича - его тёмная сущность, подталкивает его к краю обрыва, замутняет разум и пробуждает в нём самые отрицательные и дурные качества. Двойник набрасывается на него, как хищник, жестоко разрывая связующие нити с человеческой сущностью, тем самым превращая его в отчаянное безумие. Первый уничтожающий бросок - это, пожалуй, та самая ночь после бала... Взорвался нарыв и наружу мощными рывками устремилось то, что усиленно скрывало в себе его подсознание. Страх Голядкина или его робость, может, та же нерешительность, а скорее всего, смесь всего этого сдерживало вырывающего на волю двойника. Когда же случилась неизбежная встреча, столкновение со вторым я, Голядкин не выдержал. Точнее, не выдержала его психика. Голядкин ясно видел второго Голядкина - точную свою копию внешне, но с совершенно противоположным психологическим фоном и структурой внутренних качеств.
Достоевский безупречно и крайне реалистично показал психический шок Голядкина перед самим собой, перед правдой о себе. Его Голядкин - это сконцентрированная моральная боль и сознание собственной неполноценности. Это страдание души, мечущейся между двумя личностями. Это борьба с тёмной стороной, ненависть к чудовищу, пожирающему рассудок и, вместе с тем, страх перед ним.
Мнительность - тоже немаловажный факт, превращающий человека в гонимого, неприкаянного и чужого. Голядкин-младший был, своего рода, синдромом мнительности, который стал разрушительной силой, червем, подтачивающим Голядкина-старшего изо дня в день. Он не поддавался ни уговорам ни угрозам. Двойник хотел одного - полного растворения Голядкина в пучине безумия, то есть в нём самом - в доминирующем Двойнике.
Абсолютное погружение во тьму, скольжение по тонкому льду, сквозь который ясно проглядывается засасывающий омут в замутненный рассудок.
Чувство удушья...
познавательно
мудроЧеловек есть тайна. Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком.
Ф. М. Достоевский.
И снова в центре сюжетной линии и характерных особенностей главного персонажа - раздвоение. Внутренний разлад с самим собой, который выявлялся в образе Ивана Карамазова или того же Ставрогина, здесь в полной своей силе раскрывается в лице Голядкина.
С самых первых шагов к личности Якова Петровича, опираясь, скажем так, на первое впечатление, можно угадать в нём очень нерешительного, не способного на принятие каких-либо решений, человека. Его вечные сомнения даже в мелочах, вызывают раздражение и наводят на мысль о том, что Голядкин сражается с самим собой, страдает и тихо сходит с ума. Одна его сторона хочет доказать, что он "такой же как все", другая же с отчаянным упорством отчуждается, замыкается и уходит глубоко в себя.
Голядкин-младший, двойник Якова Петровича - его тёмная сущность, подталкивает его к краю обрыва, замутняет разум и пробуждает в нём самые отрицательные и дурные качества. Двойник набрасывается на него, как хищник, жестоко разрывая связующие нити с человеческой сущностью, тем самым превращая его в отчаянное безумие. Первый уничтожающий бросок - это, пожалуй, та самая ночь после бала... Взорвался нарыв и наружу мощными рывками устремилось то, что усиленно скрывало в себе его подсознание. Страх Голядкина или его робость, может, та же нерешительность, а скорее всего, смесь всего этого сдерживало вырывающего на волю двойника. Когда же случилась неизбежная встреча, столкновение со вторым я, Голядкин не выдержал. Точнее, не выдержала его психика. Голядкин ясно видел второго Голядкина - точную свою копию внешне, но с совершенно противоположным психологическим фоном и структурой внутренних качеств.
Достоевский безупречно и крайне реалистично показал психический шок Голядкина перед самим собой, перед правдой о себе. Его Голядкин - это сконцентрированная моральная боль и сознание собственной неполноценности. Это страдание души, мечущейся между двумя личностями. Это борьба с тёмной стороной, ненависть к чудовищу, пожирающему рассудок и, вместе с тем, страх перед ним.
Мнительность - тоже немаловажный факт, превращающий человека в гонимого, неприкаянного и чужого. Голядкин-младший был, своего рода, синдромом мнительности, который стал разрушительной силой, червем, подтачивающим Голядкина-старшего изо дня в день. Он не поддавался ни уговорам ни угрозам. Двойник хотел одного - полного растворения Голядкина в пучине безумия, то есть в нём самом - в доминирующем Двойнике.
Абсолютное погружение во тьму, скольжение по тонкому льду, сквозь который ясно проглядывается засасывающий омут в замутненный рассудок.
Чувство удушья...
Очень глубокая, атмосферная книга. Но как же непросто она читается. Текст, наполненный недомолвками, обрывочными мыслями, несогласованными фразами и всеми этими словесными архаизмами вроде «что-с» – «ничего-с», воспринимается не самым лучшим образом. Да и лихорадочное сознание главного героя не дает расслабиться, заставляя напрягаться в попытке не потерять поток его мятущихся мыслей.
И все же повесть цепляет.
Цепляет искренностью, незащищенностью и неустроенностью своего героя. И тут снова в лучших традициях отечественных классиков звучит тема маленького человека, незаметного и безответного. Звучит мощно, по-достоевский, очень ярко и жизненно.
Цепляет сумрачными туманными петербургскими улицами, где суетится и здравствует чиновничье сословие.
Цепляет призрачным мистическим налетом, когда реальность будто растворяется в мнимой фантасмагории происходящего.
И проглядывают сквозь написанные Достоевским строки то гоголевские «Нос» и «Шинель», то шварцевская «Тень». И страдает обиженный всем светом мелкий чиновник Яков Петрович Голядкин, и ищет понимания и справедливости, все больше и больше запутываясь в паутине своего фантома.
Шаг вперед, два шага назад.
Так проходит жизнь людей, склонных к чрезмерному анализу ситуации и самоанализу. Как вы уже поняли, так проходит жизнь главного героя. И моя. Ибо самые родные книги - это те, в главных героях которых узнаешь себя.
Достоевский уже по определению гений, но вот его Двойник - это нечто выдающееся из его гениальности. Я не буду спойлерить, ибо не хочу все испортить, я лишь настоятельно рекомендую всем и каждому прочитать это прекрасное, легкое, полумистическое, психоделическое и суперсумасшедшее произведение Достоевского.
Тут, честно говоря, даже и детективную линию можно увидеть, если очень постараться. Главный герой вообще странный, разгадать его алгоритм действий почти невозможно, а способность прощать и давать второй, третий, пятый-десятый шанс окружающим его подонкам - бесценно.
Ну, и напоследок: не пропускайте прием таблеток, пожалуйста.
Эта гротескно-фантастическая повесть была написана двадцатичетырехлетним Фёдором Михайловичем для «Отечественных записок» в 1846 году. Напомнила мне «Бойцовский клуб». И тут и там существует тёмный двойник главного героя.
Однажды простой и ничем не примечательный петербуржец Яков Петрович Голядкин встречает на Аничковом мосту двойника – полную свою противоположность по характеру. Может быть, это всего лишь объект больного воображения, а может быть и страшная реальность.
Возможно, Достоевский хотел показать полярность человека на примере персонажа, в котором происходит борьба и желание изменить свою жизнь. У писателя это получилось превосходно. Очередной маленький человечек в большом и несправедливом мире.
Радио «Поверхность-FM». Выпуск 8: «Ужас и стыд господина Голядкина»
«Тот, кто сидел теперь напротив господина Голядкина, был — ужас господина Голядкина, был — стыд господина Голядкина, был — вчерашний кошмар господина Голядкина, одним словом, был сам господин Голядкин».***
Моя фантазия уводит меня в давно забытое место. Повесть Достоевского хороша тем, что каждый может интерпретировать её в меру своей мнительности. Кому-то «Двойник» покажется историей сумасшествия, кому-то — ярким образчиком всеобщего заговора. Первое объяснение — слишком простое, и, судя по приложенным усилиям, Достоевский не хотел, чтобы это объяснение было единственным. Кто из нас нормален? Все мы в одной лодке. А для того, чтобы составить второе мнение, даже не нужно быть параноиком: у каждого, думаю, случались моменты, когда он хотел от смущения провалиться сквозь землю, или когда позор на глазах у множества людей воспринимался горше смерти, или когда хотелось, чтобы самые ужасные, мучительные события происходили в тот момент не с ним, а с кем-нибудь другим. И в такие моменты наверняка многим казалось, что весь мир сговорился против них. Это не паранойя, это человеческая потребность принадлежать к группе, быть частью сообщества, и если эта потребность не удовлетворена, то воображение легко рисует картины, будто все люди в мире объединились против одного несчастного, которого они не принимают.
Мой вариант толкования сводится к фантастическому ревизионизму, а говоря точнее — одной сказке, про которую мне уже давно не приходилось вспоминать. Но о ней я расскажу позднее. Какие ещё есть способы логичного трактования сюжета? Пожалуй, можно вспомнить психологизм (больше свойственный началу XX века, и тем не менее), который предлагает воспринимать текст как поток сознания, не нуждающийся в маркёрах реального мира. Или, например, вспоминается прекрасная современная адаптация повести в виде фильма, где подчёркнута физическая созависимость двойников, и это позволяет развернуть фабулу в сторону хэппи-энда. И так далее. Каждый сосредотачивается на том, что ему интереснее. Вариации реальности делают повесть практически гениальной. Практически, но не совсем. Тут нужно вернуться к так называемому психологизму.
Думаю, без преувеличения можно сказать, что всех до единого читателей опечалило, насколько затянутым оказалось повествование. То же самое говорили и современники Достоевского, который в угоду обществу даже немного сократил текст (этот-то вариант и дошёл до нас). Но что делает текст таким длинным? Во-первых, господин Голядкин постоянно мямлит, жалуется, запинается, суетится, бегает туда-сюда. Он не может выразить себя прямо и лаконично — это часть его характера. Глупо было бы сокращать текст за счёт усечения главного героя, ведь автор просто старается максимально точно передать его речь и ход мыслей. Во-вторых, текст увеличивают описательные вставки петербуржской погоды — но и от погоды нельзя избавиться, потому что она вторит настроению и мыслям главного героя, я бы даже сказала, находится в прямой от них зависимости. Автор даже описательную часть книги сделал отражением психологии персонажа. История пробирает до самого нутра именно потому, что она написана так, как написана.
Ни одну сцену из книги нельзя убрать с тем, чтобы это не испортило сюжет: ни сцену на приёме у доктора, ни сцену празднования, ни сцену в отделении, ни всякие-другие-прочие. Текст производит впечатление чего-то неряшливого, но если одолеть трудности — это мрачное и значительное открытие для разума. Лучше всего «Двойник» смотрелся бы на театральных подмостках, и, судя по количеству экранизаций, не мне одной эта мысль пришла в голову; но фильм — это не то же самое, что спектакль, как ни крути. Повесть пронизана театральностью. Жаль, что для её постановки надо отыскать близнецов-актёров или гениального гримёра, и ещё неизвестно, что сложнее.
***
Пока я обдумывала сложности переноса текста на сцену, подумалось мне и о сложностях перевода. Не единожды было сказано, что из русской литературы самыми читаемыми авторами являются Чехов и Достоевский — и Достоевский, пожалуй, даже больше: потому что он никогда не утрачивает актуальности. Но я никогда не задумывалась, а что же значит Фёдор Михайлович для переводчиков? Но теперь, когда я сама учусь на переводчика, подобные вопросы возникают передо мной постоянно и по любому поводу. Иногда в статьях, обзорах и интервью можно найти ответы:
Из прозаиков Достоевский очень трудный. Потому что он плохо пишет (смеётся). Набоков так говорил. Я перевел рассказы Набокова, и это тоже было сложно.
Из интервью французского переводчика Бернара Креза
Только переводчик может понять, насколько труден текст. В руки читателю попадает — простите за тавтологию — уже читабельный продукт. Возможно, это ещё одна причина, почему в мире любят именно Достоевского, а не каких-нибудь русских стилистических мастеров: в переводе сглаживаются шероховатости авторского стиля и на первый план выступают мысли и идеи — а вот они-то у Достоевского действительно гениальные. Нужно лишь дать себе труд немного подумать.
***
Но вернёмся к интерпретации текста. Легко догадаться, какая сказка пришла мне в голову, когда я прочитала эти строки:
На всех петербургских башнях, показывающих и бьющих часы, пробило ровно полночь, когда господин Голядкин, вне себя, выбежал на набережную Фонтанки, близ самого Измайловского моста, спасаясь от врагов, от преследований, от града щелчков, на него занесенных, от крика встревоженных старух, от оханья и аханья женщин и от убийственных взглядов Андрея Филипповича.
Да, это она, современная Золушка. Мир настолько изменился, что теперь она может быть только такой: испуганной, гонимой, одинокой и незаметной. Золушка Достоевского просто хотела принарядиться и отправиться на бал, хотела блистать, привлечь внимание самых важных людей, быть согретой дружеским теплом — но ничего этого золушке-Голядкину не досталось. Вместо феи-крёстной — туповатый и своенравный камердинер; вместо бала — праздник, на который Голядкина пригласили, но не пустили; вместо блистания на балу — снулый вечер подглядывания из-за ширмы. И вот, когда в полночь несчастная опозоренная золушка выбегает на улицу, происходит самое страшное: вместо принца и любви золушке достаётся стыд и ужас — она сама. То есть, разумеется, он сам — сам господин Голядкин.
Есть в этом что-то выразительное. С одной стороны, господин Голядкин был маленьким и скромным человечком — и гордился своей малостью и скромностью, едва ли не похвалялся ими. Но, с другой стороны, скромность и жажда признания разрывали его пополам: он так долго искал расположения более важных людей, так долго вглядывался в них (как в бездну), что сам в какой-то момент перенял их черты — тогда-то и появился на сцене из разлома души главного героя Голядкин-младший — коварный, льстивый, юлящий и хитрящий типчик. Ирония в том, что именно этот Голядкин получил признание. Перефразируя слова Ницше, я бы сказала, что тому, кто хочет понравиться чудовищам, следует остерегаться, чтобы самому однажды не стать чудовищем. Господин Голядкин, мне кажется, что-то такое осознавал, поэтому и воспринимал своего двойника как ужас, стыд и кошмар.
Разлад и раздрай героя (даже нельзя сказать, что внутренние) протекали на фоне всеобщего безразличия к его личности, жизни и судьбе. Невнимание окружающих к поразительному сходству Голядкиных старшего и младшего можно объяснить не мистикой, а вполне себе обыденным равнодушием людей друг к другу. Мне кажется, «проблема маленького человека» в том, что его никто не замечает, никто не проявляет к нему интерес — а следовательно, его не поддерживают, ему одиноко, ему тяжело. И в наше время такая проблема становится лишь серьёзнее, выливаясь в безумную погоню за лайками и нездоровый эпатаж. Признание часто путают с обычным досужим вниманием, а стать объектом сплетен для некоторых — почти равносильно тому, чтобы стать популярным. Может быть, автор и хотел показать встречей героя со своим двойником что-то другое, но это именно то, что я в ней увидела.
Порой я думаю, что если бы встретила своего двойника, то это было бы приятнейшее из знакомств, нежнейшая из дружб, теснейшая из близостей. Хотя я и являюсь таким же маленьким человеком-винтиком в огромном механизме общества, я не чувствую себя такой одинокой, как Голядкин. И я не настолько самовлюблённая, чтобы радоваться собственному лицу. Просто лишь себя я во всей полноте понимаю. И только себе могу безоговорочно доверять. Ещё одна «проблема маленького человека» — но уже совершенно другая история.
Игра в классики, тур № 13
Ночь была ужасная, ноябрьская, -- мокрая, туманная, дождливая, снежливая, чреватая флюсами, насморками, лихорадками, жабами, горячками всех возможных родов и сортов -- одним словом, всеми дарами петербургского ноября. Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки и задорно потрогивая тощие фонари набережной, которые в свою очередь вторили его завываниям тоненьким, пронзительным скрипом, что составляло бесконечный, пискливый, дребезжащий концерт, весьма знакомый каждому петербургскому жителю. Шел дождь и снег разом. Прорываемые ветром струи дождевой воды прыскали чуть-чуть не горизонтально, словно из пожарной трубы, и кололи и секли лицо несчастного господина Голядкина, как тысячи булавок и шпилек. Среди ночного безмолвия, прерываемого лишь отдаленным гулом карет, воем ветра и скрипом фонарей, уныло слышались хлест и журчание воды, стекавшей со всех крыш, крылечек, желобов и карнизов на гранитный помост тротуара.
Тот, кто сидел теперь напротив господина Голядкина, был - ужас господина Голядкина, был - стыд господина Голядкина, был - вчерашний кошмар господина Годядкина, одним словом, был сам господин Голядкин.
Много бы дал он теперь, если б не было кой-чего из того, что было вчера.
Чувствовал он, что решиться на что-нибудь в настоящую минуту было для него сущею необходимостью; даже чувствовал, что много бы дал тому, кто сказал бы ему, на что именно нужно решиться.
Господин Голядкин тотчас, по всегдашнему обыкновению своему, поспешил принять вид совершенно особенный, вид, ясно выражавший, что он, Голядкин, сам по себе, что он ничего, что дорога для всех довольно широкая и что ведь он, Голядкин, сам никого не затрогивает.