Настоящая биографическая повесть, сама по себе составляя законченное целое, вместе с тем служит прямым продолжением и окончанием другой повести В.Авенариуса: "Отроческие годы Пушкина". В повести живо и правдоподобно описывается молодость великого русского поэта до первого его крупного произведения: "Руслана и Людмилы".
Скучновато. Есть забавные байки про Александра нашего Пушкина, есть не такие интересные. Ничего кардинально нового я для себя не открыла, а надежда на скандалы, интриги и расследования была, была. В общем, честно говоря, можно было и не читать.
Концовка пришибает. Там все умерли! Это, конечно, известно заранее, но очень уж внезапно автор со степенного, подробного описания лицейских лет переходит на эпилог: а вот этот умер рано, а этот всех пережил и умер от чахотки, а вот он сначала ослеп, а уж потом умер.
Скучновато. Есть забавные байки про Александра нашего Пушкина, есть не такие интересные. Ничего кардинально нового я для себя не открыла, а надежда на скандалы, интриги и расследования была, была. В общем, честно говоря, можно было и не читать.
Концовка пришибает. Там все умерли! Это, конечно, известно заранее, но очень уж внезапно автор со степенного, подробного описания лицейских лет переходит на эпилог: а вот этот умер рано, а этот всех пережил и умер от чахотки, а вот он сначала ослеп, а уж потом умер.
Что это за книга? Романизированное жизнеописание молодости великого поэта. Но ведь мы уже столько читали о нем, столько учили! А вот читаешь книгу и удивляешься, сколько нового открыл нам автор, как интересно рассказал уже известное!
Эта часть дилогии понравилась мне меньше первой, но смешно сказать, не из-за каких-то литературных качеств текста, а событиями — смерть первого директора Лицея и горечь лицеистов, натянутые отношения Пушкина со вторым директором. Что-то еще, сейчас — по прошествии лет — уже не могу вспомнить.
Единственные две главы, понравившиеся здесь: об экзамене.
Пушкин читает стихотворение «Воспоминания в Царском Селе». В комиссии — Г.Р. Державин. Успех грандиозный:
— Я бы желал, однако ж, образовать сына вашего в прозе, — заметил, между прочим, граф Разумовский Сергею Львовичу.
— Ваше сиятельство! — с жаром вступился Державин. — Оставьте его поэтом.
Можно быть благороднейшим, правдивейшим человеком – и высказывать истину только там, где от того может быть польза, умалчивать же о ней там, где нет от того пользы или где можно нанести только незаслуженный вред или оскорбление.
Зато вечером, прощаясь с отцом, Пушкин узнал от него, что на обеде у графа Разумовского, где в числе прочих были также Сергей Львович и Державин, толки о молодом таланте долго не прекращались.
— Я бы желал, однако ж, образовать сына вашего в прозе, — заметил, между прочим, Разумовский Сергею Львовичу.
— Ваше сиятельство! — с жаром вступился Державин. — Оставьте его поэтом.
Мудрость в середине крайностей. Дунь на искру – разгорится, сказал Иисус Сирах, а плюнь – так погаснет.
– С Дельвига ты начал, мною кончил, стало быть, он – альфа, а я – омега лицейских "снотворцев", – самодовольно сострил он.
– С тою только существенною разницею, – пояснил острослов Илличевский, – что ты «снотворствуешь» в действительном залоге, а Дельвиг в страдательном, ты усыпляешь, а он засыпает.
– Недавно, знаете, на уроке алгебры у профессора Карцова вышел презабавный анекдот. Пушкин, как обыкновенно, уселся на задней скамейке, чтобы удобнее, знаете, было писать стихи. Вдруг Яков Иваныч вызывает его к доске. Он очнулся, как со сна, идёт к доске, берёт мелок в руки да и стоит с разинутым ртом.
– Чего вы ждёте? Пишите же! – говорит ему Яков Иваныч.
Стал он писать формулы, пишет себе да пишет, исписал всю доску. Профессор смотрит и молчит, только тихо, про себя, посмеивается.
– Что же у вас вышло? – спрашивает он наконец. – Чему равняется икс?
Пушкин сам тоже смеётся.
– Нулю! – говорит он.
– Хорошо! – говорит Яков Иваныч. – У вас, Пушкин, в моём классе всё кончается нулём. Садитесь на своё место и пишите стихи.