Бывший вратарь Йозеф Блох, бесцельно слоняясь по Вене, знакомится с кассиршей кинотеатра, остается у нее на ночь, а утром душит ее. После этого Джозеф бежит в маленький городок, где его бывшая подружка содержит большую гостиницу. И там, затаившись, через полицейские сводки, публикуемые в газетах, он следит за происходящим, понимая, что его преследователи все ближе и ближе...
Это не шедевр, но прекрасная повесть о вратаре, пропустившем гол. Гол, который дал трещину в его жизни.
Text is the Message
Все известные мне австрийские авторы второй половины ХХ века будто бы пишут об одном и том же, представляя собой одного многорукого и многоликого писателя, равномерно и дотошно разрабатывающего долгие годы одну тему и один стиль письма. Взять хотя бы душного католического проказника Йозефа Винклера, деревенского страдальца Роберта Шнайдера, любительницу похабных анекдотов Эльфриду Елинек – все выглядят как картины, написанные рукой одного художника. Что заставило австрийских авторов объединиться в столь монументальном соитии – не знаю. То ли на них так сильно повлияли австрийские же монотонные классики Роберт Музиль с Артуром Шницлером, то ли так проявляет себя какое-то общее слегка деструктивное изживание комплекса вины после войны (в противовес избравшему своим оружием натужный гуманизм немецкому объединению «Группа 47», в которое входили среди прочих Генрих Бёлль и Гюнтер Грасс).
Пока Петер Хандке (любимый сценарист кинорежиссёра Вима Вендерса) - самый крутой из прочитанных мной австрийцев, а если принять всю австрийскую современную литературу за длинный творческий путь одного автора, то повесть «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» будет одним из его лучших ранних творений. Хандке наделал шуму в 1966, когда, будучи ещё совсем молодым автором, выступил с резкой литературной позиционной критикой «Группы 47»:
Хандке и его сторонники обвинили писателей «Группы 47» в «импотенции описания», неспособности искусственным литературным языком передать реальность. Ясности, цельности и значительности Хандке противопоставил сложность, непредвиденность и неуловимость жизни. «Разжеванный» писателями мир, по мнению Хандке, не имел ничего общего с действительным миром, который невозможно уложить в выдуманную цельную концепцию и даже описать словами. Писатель может лишь фиксировать неупорядоченные фрагменты, он не должен стремиться к ясности, а главное - связывать воедино мысли и действия своих героев.
Сергей Атапин, из послесловия к сборнику «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым»
Именно в «Страхе вратаря» Хандке даёт выход своим авангардистским установкам, высказанным в лицо «Группе 47», и создает удивительный текст с почти животной экспрессией: его герой Блох просто совершает действия, нелогичные, идиотские и откровенно тупые. Но читать это дико интересно, потому что Хандке, как бы нависая над героем, отмечает всю непростую экспозицию унылого австрийского захолустья, по которому тот бесцельно шатается, и временами выливает на читателя ушат холодного модернизма. Чтобы попытаться понять трактовки повести, можно рассмотреть несколько возможных версий происходящего:
1. Вообще всё действие изображает футбольный матч. По сюжету Блох, может быть, и вратарь, но ведёт он себя как Алиска-полузащитник на шахматной доске: медленно целенаправленно продвигается по полю через клеточки-локации, ведя мяч от одних ворот к другим.
2. Всё действие умещает в себя, буквально, СТРАХ вратаря в секунды перед пенальти - это неуютное и дурацкое чувство, когда знаешь, что с вероятностью 80% облажаешься и пропустишь мяч.
3. Очень похоже на то, что время в повести идёт вспять, чем можно объяснить некоторые странные повороты сюжета и несколько вставок в середину фраз из финала повести - это на самом деле отголоски воспоминаний, и Блох на самом деле проделывает обратный путь: из бравого голкипера становится праздношатающимся тунеядцем, а к финалу – дебиловатым монтёром на стройке (дополнительно так можно понять, кто убил глухого школьника, но спойлерить не будем – это был садовник).
4. Страх вратаря – это страх читателя, кошмар практически, от художественного метода Хандке, которым он стращает сусальную публику. Сначала читатель боится и нервничает, почему в книге ничего не происходит, а под конец повести он уже молится – как бы чего такого не произошло, лучше пусть уж Блох сидит сложа руки.
Канадский философ Маршалл Маклюэн (любимец Дж. Г. Балларда, между прочим, который любил его, скорее, за некое сходное со своим безумие и сумбур в мыслях) в своих спорных трудах вывел постулат «The Medium is the Message» - то есть, буквально, что тип и форма медиа важнее того значения или содержания, которое оно передает, уже сама форма средства коммуникации меняет наше сознание. Другими словам, смысл посланца - не в послании, что он несёт, а в самом посланце. Ярчайшим примером этого утверждения для Маклюэна было телевидение, когда тебе совершенно всё равно, что смотреть, лишь бы смотреть, не получая никакой ценной информации. Петер Хандке вводит схожее понятие в литературе, которое я бы окрестил «Text is the Message». В «Страхе вратаря» сам текст, а не заложенный в него смысл (да и есть ли он?) играет роль коммуникации: в нём нет объяснений, осмысленных действий, логики. Хандке старается, чтобы мы получили текст в сыром виде - как чёткое отображение реальности, в соответствии с его обвинительной речью «Группе 47» - без авторского посредничества, которое сгладило бы углы и вывело кремовые розочки по краям. У другого, более грубого автора, из такой затеи вышло бы нечто неудобоваримое (похоже, что ещё один австриец, Йозеф Винклер, как раз на этом и поскользнулся в практически нечитабельной «Родной речи»), а мастерство Хандке, его незацикленность на эпатаже, позволило ему создать один из лучших экспериментальных текстов в художественной литературе ХХ века.
В творчестве Хандке игра со словесными конструкциями иногда доходила до предела, за которым уже ничего не могло быть. В одной из его пьес герои просто стояли у рампы и выкрикивали в зал предложения, констатирующие этапы жизни человека: «Я родился», «Я стал совершеннолетним» и т. д. В сборнике «Ветер и море» (1970 г.) опубликован сценарий радиопьесы «Шорох шороха», состоявшей только из шумов - звук при падении пальто на кровать, при падении пальто на мраморную доску и т. п.
Сергей Атапин, из послесловия к сборнику «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым»
Важно и то, что потом Хандке отходит от всего этого авангардизма в пользу более традиционного повествования, не желает долго бить в одну и ту же точку, и повести «Короткое письмо к долгому прощанию» и «Нет желаний - нет счастья» - вполне себе классическая проза с чувствами, трагедиями, кое-где даже щемяще-трогательная. После Хандке я одновременно зачем-то взялся читать сразу трёх австрийцев – Томаса Бернхарда, Хаймито фон Додерера и Герхарда Рота. Ну или, поправлюсь, это всё тот же один и тот же «большой» австрийский писатель.
Text is the Message
Все известные мне австрийские авторы второй половины ХХ века будто бы пишут об одном и том же, представляя собой одного многорукого и многоликого писателя, равномерно и дотошно разрабатывающего долгие годы одну тему и один стиль письма. Взять хотя бы душного католического проказника Йозефа Винклера, деревенского страдальца Роберта Шнайдера, любительницу похабных анекдотов Эльфриду Елинек – все выглядят как картины, написанные рукой одного художника. Что заставило австрийских авторов объединиться в столь монументальном соитии – не знаю. То ли на них так сильно повлияли австрийские же монотонные классики Роберт Музиль с Артуром Шницлером, то ли так проявляет себя какое-то общее слегка деструктивное изживание комплекса вины после войны (в противовес избравшему своим оружием натужный гуманизм немецкому объединению «Группа 47», в которое входили среди прочих Генрих Бёлль и Гюнтер Грасс).
Пока Петер Хандке (любимый сценарист кинорежиссёра Вима Вендерса) - самый крутой из прочитанных мной австрийцев, а если принять всю австрийскую современную литературу за длинный творческий путь одного автора, то повесть «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» будет одним из его лучших ранних творений. Хандке наделал шуму в 1966, когда, будучи ещё совсем молодым автором, выступил с резкой литературной позиционной критикой «Группы 47»:
Хандке и его сторонники обвинили писателей «Группы 47» в «импотенции описания», неспособности искусственным литературным языком передать реальность. Ясности, цельности и значительности Хандке противопоставил сложность, непредвиденность и неуловимость жизни. «Разжеванный» писателями мир, по мнению Хандке, не имел ничего общего с действительным миром, который невозможно уложить в выдуманную цельную концепцию и даже описать словами. Писатель может лишь фиксировать неупорядоченные фрагменты, он не должен стремиться к ясности, а главное - связывать воедино мысли и действия своих героев.
Сергей Атапин, из послесловия к сборнику «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым»
Именно в «Страхе вратаря» Хандке даёт выход своим авангардистским установкам, высказанным в лицо «Группе 47», и создает удивительный текст с почти животной экспрессией: его герой Блох просто совершает действия, нелогичные, идиотские и откровенно тупые. Но читать это дико интересно, потому что Хандке, как бы нависая над героем, отмечает всю непростую экспозицию унылого австрийского захолустья, по которому тот бесцельно шатается, и временами выливает на читателя ушат холодного модернизма. Чтобы попытаться понять трактовки повести, можно рассмотреть несколько возможных версий происходящего:
1. Вообще всё действие изображает футбольный матч. По сюжету Блох, может быть, и вратарь, но ведёт он себя как Алиска-полузащитник на шахматной доске: медленно целенаправленно продвигается по полю через клеточки-локации, ведя мяч от одних ворот к другим.
2. Всё действие умещает в себя, буквально, СТРАХ вратаря в секунды перед пенальти - это неуютное и дурацкое чувство, когда знаешь, что с вероятностью 80% облажаешься и пропустишь мяч.
3. Очень похоже на то, что время в повести идёт вспять, чем можно объяснить некоторые странные повороты сюжета и несколько вставок в середину фраз из финала повести - это на самом деле отголоски воспоминаний, и Блох на самом деле проделывает обратный путь: из бравого голкипера становится праздношатающимся тунеядцем, а к финалу – дебиловатым монтёром на стройке (дополнительно так можно понять, кто убил глухого школьника, но спойлерить не будем – это был садовник).
4. Страх вратаря – это страх читателя, кошмар практически, от художественного метода Хандке, которым он стращает сусальную публику. Сначала читатель боится и нервничает, почему в книге ничего не происходит, а под конец повести он уже молится – как бы чего такого не произошло, лучше пусть уж Блох сидит сложа руки.
Канадский философ Маршалл Маклюэн (любимец Дж. Г. Балларда, между прочим, который любил его, скорее, за некое сходное со своим безумие и сумбур в мыслях) в своих спорных трудах вывел постулат «The Medium is the Message» - то есть, буквально, что тип и форма медиа важнее того значения или содержания, которое оно передает, уже сама форма средства коммуникации меняет наше сознание. Другими словам, смысл посланца - не в послании, что он несёт, а в самом посланце. Ярчайшим примером этого утверждения для Маклюэна было телевидение, когда тебе совершенно всё равно, что смотреть, лишь бы смотреть, не получая никакой ценной информации. Петер Хандке вводит схожее понятие в литературе, которое я бы окрестил «Text is the Message». В «Страхе вратаря» сам текст, а не заложенный в него смысл (да и есть ли он?) играет роль коммуникации: в нём нет объяснений, осмысленных действий, логики. Хандке старается, чтобы мы получили текст в сыром виде - как чёткое отображение реальности, в соответствии с его обвинительной речью «Группе 47» - без авторского посредничества, которое сгладило бы углы и вывело кремовые розочки по краям. У другого, более грубого автора, из такой затеи вышло бы нечто неудобоваримое (похоже, что ещё один австриец, Йозеф Винклер, как раз на этом и поскользнулся в практически нечитабельной «Родной речи»), а мастерство Хандке, его незацикленность на эпатаже, позволило ему создать один из лучших экспериментальных текстов в художественной литературе ХХ века.
В творчестве Хандке игра со словесными конструкциями иногда доходила до предела, за которым уже ничего не могло быть. В одной из его пьес герои просто стояли у рампы и выкрикивали в зал предложения, констатирующие этапы жизни человека: «Я родился», «Я стал совершеннолетним» и т. д. В сборнике «Ветер и море» (1970 г.) опубликован сценарий радиопьесы «Шорох шороха», состоявшей только из шумов - звук при падении пальто на кровать, при падении пальто на мраморную доску и т. п.
Сергей Атапин, из послесловия к сборнику «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым»
Важно и то, что потом Хандке отходит от всего этого авангардизма в пользу более традиционного повествования, не желает долго бить в одну и ту же точку, и повести «Короткое письмо к долгому прощанию» и «Нет желаний - нет счастья» - вполне себе классическая проза с чувствами, трагедиями, кое-где даже щемяще-трогательная. После Хандке я одновременно зачем-то взялся читать сразу трёх австрийцев – Томаса Бернхарда, Хаймито фон Додерера и Герхарда Рота. Ну или, поправлюсь, это всё тот же один и тот же «большой» австрийский писатель.
«Страх читателя перед Нобелевкой 2019»
Нобелевская премия – это нынче скорее антирекомендация, нечасто ее получают действительно яркие и запоминающиеся авторы. Да, это раньше ее давали Томасу Манну, Бёллю, Шоу, Киплингу, Фолкнеру, Гессе, Камю, Маркесу, нашим Пастернаку, Бунину и Шолохову (какие времена-то были!). Было, конечно, много «проходных» писателей: скажем, вспомните ли вы легко Хосе Эчегарай-и-Эйсагирре, Бьёрнстьерне Бьёрнсона, Хенрика Понтоппидана или Роже Мартена дю Гара? Но оттого не менее грустно за наш век. Кажется, сейчас Нобелевку дают за подчеркнуто непонятные для большинства читателей вещи, словно сидящие в тамошнем комитете панически боятся избавиться от образа элитарности.
Бывают, как известно, писатели массовые и плохие. Бывают массовые и хорошие (сначала вспоминается Кинг, конечно же, но таких, к счастью, хватает). Бывают элитарные, но понятные для тех, кто в принципе способен включить голову (условные Камю, Бёлль; в основном, мировые классики). А бывают элитарные и непонятные, но в этой «непонятливости» таинственные и оттого часто получающие главные литературные премии. Книги этих, непонятных и элитарных, нельзя просто взять и читать – нет, нужно узнать из Википедии, что автор в своем творчестве полемизировал с Карлом Филиппом Морицем, Готфридом Келлером и Адальбертом Штифтером; нужно заранее разобраться с авторскими аллюзиями, прочитав критические статьи профессионалов, и потом искать глубокие смыслы по готовым схемам. Потому что без подготовительной работы осилить и понять такую книгу невозможно. Для меня это огромный минус: я привыкла сама делать выводы из прочитанного, но для этого мне нужны хоть какие-то маячки в самом тексте, а не в чужих разборах.
Петер Хандке – типичный элитарный и непонятный писатель. Это его счастье и несчастье. Он умен, но не запоминается совершенно. Нет чувств. Нет вживания. Да и разве может быть вживание, если я не увидела жизни в его произведении, а только одну конструкцию, которую при желании можно разобрать на винтики?..
«Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» – это литература не чувств, разума или души; это литература голого приема, в котором нет, конечно, ничего плохого, но и хорошего тоже нет.
Нет как такового и сюжета. Странный главный герой, бывший вратарь, а теперь еще и уволенный с последней работы (был монтажником), слоняется без дела по какому-то городу. При этом нет не только эмоций (он почувствовал, он подумал, он вспомнил и т.д.), но и визуализации. Из-за этого сложно воспринимать происходящее. Я вам сейчас набросаю:
«Он вышел из отеля. На улице было пасмурно. Впереди шла девушка. Он обогнал ее и зашел в кафе. Там он включил музыкальный автомат, за столами сидели школьники. Не дослушав, он вышел. Полицейский на углу спросил у него документы. Он дал. Полицейский не посмотрел на документы, а смотрел на него. Отдал ему документы, и он завернул за угол. На лавочке лежала чья-то сумка. Он хотел заглянуть в нее, но прошел мимо. Он решил идти дальше. У магазина спорили два пенсионера. У светловолосого на руке висел красный зонт. Он протиснулся между пенсионерами. Тот, что был с красным зонтом, угрюмо посмотрел на него».
Скажите, что вы почувствовали, прочитав мой эксперимент выше? Писать так, поверьте, не сложно. Этакий текст даже редактуры не требует, потому что, во-первых, прост, а во-вторых, описываемое бессмысленно, а нарисовать себе сие в воображении непросто. И именно так – и только так – написана книга. Непонятные действия, безразличие к окружению (главный герой, хотя замечает жизнь вблизи, словно в вакууме находится), какие-то слова, слова, слова – пошел, встал, вышел на улицу, а там палатка с фруктами, а там дети, нужно зайти в отель, на меня посмотрели, я взял чемодан, я переспал с девушкой, она что-то сказала, я ее задушил, я вышел из ее квартиры, я пошел в отель, я купил билет…
Что? Зачем? Почему?..
Убийство (даже его автор не сумел описать интересно!) было заявлено аж в аннотации, меня это и привлекло. Но главный герой – это не реальный убийца, с которым вы можете встретиться в обычной жизни. У живого человека есть либо мотив совершить преступление, либо он в «неадекватном» состоянии и просто не отдает себе отчета (был пьян или кое-что похуже, в состоянии аффекта, голоса шизофренические в голове слышал и т.п.). Но герой Хандке – это лишь картонка или, если хотите, винтик, в нем нет жизни. Оттого он совершает убийство «внезапно». Не потому, что захотелось – от скуки или злости. Не потому, что в голове помутилось. А «внезапно». Убийство случайного человека, женщины, которая ничего ему плохого не сделала.
И, как ни странно, на герое это никак не сказывается. У него отсутствуют мысли и переживания из-за совершенного (как и из-за всего остального). Мыслей и чувств просто нет. Даже отпетый гопник, зарезав кого-то в переулке, с большей вероятностью вспомнит свою жертву (хотя бы для самоутверждения). А тут ничего. Пустота. Вакуум.
Оттого и дальнейшее лишено смысла. Герой двигается – и все. Передвигает ноги. Говорит с NPC, которые не имеют ни лиц, ни имен. Скука. Бессмысленно потраченное время. Лишенные логики действия. Отсутствие внятного конца.
Допускаю, что в данном тексте можно найти смысл… скажем, если вам нравится слушать рассказы случайных знакомых о том, как прошел день, с мельчайшими деталями, как те кормили кота, пролили кофе на столик, на улице увидели девушку в зеленом платье, а на знакомой стоянке заметили больше свободных мест, чем обычно. Остальным эта книга категорически противопоказана.
Я же лично с большей вероятностью найду философский смысл… хотя бы в том, что наша собака любит спать на спине. Должно быть, так она выражает свое несогласие с каким-то позабытым писателем 17 века или же протестует против новых налогов в одном из районов ЮАР.
Две повести Нобелевского лауреата
Познакомиться с австрийским писателем Петером Хандке стало долгом каждого порядочного читателя с тех самых пор, как Нобелевский комитет присудил этому серьезному дядечке премию в области литературы за "влиятельную работу, в которой с лингвистической изобретательностью он исследовал периферию и специфику человеческого опыта". Вот и я познакомилась с двумя его повестями, хотя интуитивно сразу почувствовала, что Хандке не мой писатель.
"Страх вратаря перед одиннадцатиметровым"
После этой книги мне расхотелось читать вообще все. Небольшую повесть я растянула почти на неделю, просто потому что мне не хотелось ее читать. Сухой текст практически без диалогов, рубленные предложения, мутный главный герой, сюжет на грани помешательства - ничего из этого не могло разжечь мой интерес к книге. Произведение авангардистское, экспериментальное, и прыжок в него без подготовки не сулит ничего хорошего. По прочтении я была уверена, что на этом мое знакомство с Хандке окончено, но... В попытке понять, чем этот писатель заслужил свои премии и почему его называют "живым классиком", решила почитать о Хандке на Википедии. Узнала о его бунтарском характере и новаторском литературном стиле — и дала ему второй шанс.
"Нет желаний — нет счастья"
Эту совсем небольшую повесть Хандке посвятил своей матери, которая покончила с собой после нескольких лет депрессии. Он рассказывает о ее судьбе, вспоминает о ее отношении к мужу, к деньгам, к политике, к книгам... В какой-то момент появляется ощущение, будто заглядываешь через плечо человеку, который записывает что-то очень интимное в личный дневник. Кажется, Хандке выложил все это на бумагу скорее для себя самого, чем для стороннего читателя. Я думала, что это произведение - более классическое и автобиографичное - понравится мне больше "Вратаря", но так и не подняла оценку выше 2.5/5. Чего-то я в Хандке не понимаю, его герои, даже не выдуманные, не вызывают у меня никаких чувств. Возможно, мне еще только предстоит дорасти до этого.
М.
"Страх вратаря перед одиннадцатиметровым"
Осень. Вечер. Йозеф Б. (никого не напоминает имя?), уставший бредёт с работы домой. Жена ведёт светские разговоры с тёщей, вечно на одни и те же темы. Ребёнок канючит папа дай то, папа дай это. Стоп-стоп-стоп...А может быть было всё по-другому? Одинокий никому не нужный Йозеф Б. бредёт по городу, пытаясь найти пристанище для своей мятущейся души. Он дважды становится посторонним в обществе. Первый раз, когда стал вратарём и автоматически попал в узкоэлитарное сообщество звёзд, всеми обсуждаемых и известных. Второй - когда был уволен с работы и вдруг стал никому не нужен. Его тошнит как Антуана Рокантена, а в убийстве он более напоминает нам Мерсо. Интересна рефлексия Йозеф Блоха постфактум. Он не страдает как Раскольников от совершённого и не находится в некоей прострации как Мерсо, отчуждение его прорастает через детали - внимание к ценам на вещи, постоянное движение, которое, кстати, хорошо зафиксировал Вендерс, повышенное внимание к случаю с немым мальчиком, словно напоминание о свершённом самим. Примирение с действительностью происходит лишь в конце, когда мы видим Блоха, наблюдающего за мячом, летящем вратарю в руки.
"Нет желаний - нет счастья"
Частично по тематике пересекается со "Страхом вратаря", то же отчуждение, та же рефлексия. Но здесь Хандке более масштабен и скорее изобразил болезненное состояние целого послевоенного поколения. А положение женщин в патриархальном обществе в первой половине XX в. - начале второй половины XX в. было довольно тяжёлым, вспомним хотя бы некоторые фильмы Фассбиндера, который оставил нам галерею ярких женских образов - "Горькие слёзы Петры фон Кант", "Бременская свобода", "Марта". Из литературных ассоциаций - мадам Бовари Флобера и Кэрол Кенникот Льюиса. Та же мещанская ограниченность, стремление женщин к свободе (каждой по-своему), попытки найти себя, утраченные иллюзии.
"Короткое письмо к долгому прощанию"
В данной повести препарируются наши представления об отношениях между двумя любящими друг друга людьми. Суть конфликта в том, что они не всегда совпадают с реальностью. Автор даёт подсказки, разбросав по тексту литературные маркеры: «Великий Гэтсби» Фицджеральда, «Зеленый Генрих» Келлера, фильм Джона Форда. Некая идеальная картинка отношений практически всегда не соответствует действительности. Даже, казалось бы, приближенные к идеалу отношений – пара, у которой жили герой и Клэр - на деле всего лишь спектакль, где каждый играет свою роль.
Если обобщить, то данное произведение – повесть о конфликте между мечтой и реальностью.
Стиль прозы Хандке минималистичен и безличен. Но автор очень внимателен к деталям и успевает нам дать представление не только о психологическом мире героев, но и о внешней обстановке, через которую прорастает драма отчуждения человека.
Драму обособленности человека от потока терпкой вещественности и чувственных сил, скользящих вокруг, он воплощает иногда через подчеркнуто скупой, псевдостенографический пассаж, иногда через едва заметный поэтический перечень происходящего, потому что демонстративно бедная художественная речь помогает, по его мнению, выделить очень существенный момент: не физиологический дефект, не пугающее косноязычие, а бесконечно простирающуюся в обыденное бытие открытую, внеидеологическую сущность Каспара Хаузера или Йозефа Блоха. ("Петер Хандке: тоска и воля", Шамшад Абдулаев,http://library.ferghana.ru/almanac/shamshad8.htm)
Почему рехнулся господин Б?
Название - метафора. Почему пенальти так захватывающе интересны, напряженны и являются отдельными, непредсказуемыми вкраплениями в сюжет матча? Это дуэль. Вратарь и нападающий один на один: два соперника пытаются угадать мысли друг друга, чтобы оказаться на шаг впереди или вынудить на ошибку. Вратарь пытается предположить, куда будет пробивать нападающий, чтобы успеть туда прыгнуть. Но нападающий может ударить и в противоположный угол, поступить не так, как обычно. Но и вратарь может прыгнуть не в тот угол, в который предполагал изначально, зная о подобных хитростях нападающих. В свою очередь, нападающий, понимая это, может ударить в другой угол — и так до бесконечности.
Но бесконечности быть не может - свисток судьи и приходит время действовать. Ошибка вратаря может решить исход матча. Может повлиять на дальнейшую карьеру. А что может случиться, если вратарь совершает ошибку не на футбольном поле, а в жизни. Ошибку непоправимую. Ставящую крест на его будущем не только как спортсмена, но и как полноправного члена общества.
Как ни сложно догадаться, главный герой этой книги - вратарь. Совершив преступление, он вынужден изменить свою привычную жизнь и скрываться. И вот в повествовании наблюдаешь бескрайнюю череду съемных квартир, женщин, с которыми встречается герой книги, мужчин, с которыми он постоянно конфликтует. Но он никому не нужен, никому не интересен по-настоящему. За просмотрами полицейских хроник, за случайными встречами, случайными отношениями и походами в кинотеатр проходит жизнь. Наблюдать за всем этим бывает тяжело. Тягостная атмосфера произведения и непонятно зачем тянущееся существование главного героя порой приводят к далеко не радужным мыслям. Особенно о взаимоотношениях людей, контактирующих друг с другом. В "Страхе..." их нет. "Страх..." - это набор столкновений абсолютно разных личностей, у которых нет ничего общего: ни соприкосновений в прошлом, ни общих интересов, способных сблизить. Люди, даже сидя за общим столом и беседуя, существуют в различных реальностях - каждый в своей. Говорят, потому что надо что-то говорить. Задают вопросы потому что формально нужно выказать сопереживание. Все там - чужаки друг для друга. Причем вопрос не в невозможности понимания, а в полном отсутствии каких бы то ни было точек контакта. И полнейшее нежелание их создавать.
Так и тянутся дни, состоящие из пустых разговорах, из бессмысленных встреч и монологов героев, из обрывочных, ничего не несущих речей. Цепочка из мелких бессмысленных звеньев, что складывается в бессмысленность происходящего. От этой книги хочется спрыгнуть с крыши. "Остановите Землю, я сойду!" - этот афоризм тоже уместен. Первое, что хочется крикнуть после прочтения.
Несмотря на это, я поставила 4. Потому что книга вызывает сильные эмоции. Больше негативные, но сильные. Местами появлялось даже раздражение из-за монотонности движения в никуда и непонятно зачем. Бессмысленность бесконечно.
А начиналось это так:
Монтеру Йозефу Блоху, в прошлом известному вратарю, когда он в обед явился на работу, объявили, что он уволен. Во всяком случае, Блох именно так истолковал тот факт, что при его появлении в дверях строительного барака, где как раз сидели рабочие, только десятник и посмотрел в его сторону, оторвавшись от еды. Блох сразу ушел со стройплощадки. На улице он поднял руку, но проехавшая мимо машина — хотя Блох, поднимая руку, вовсе не собирался останавливать такси — не была такси. Наконец он услышал перед собой скрежет тормозов; Блох обернулся: рядом стояло такси, водитель-таксист ругался; Блох опять повернулся, сел в машину и велел везти себя на фруктовый рынок.
расход на упаковочный материал мало-помалу доведёт все лавки до банкротства
в сущности, все более или менее немые
крик женщины в пивной ничего не значит
комнаты были до того пусты, что просматривались насквозь
назойливые детали словно бы пачкали и полностью искажали людей и обстановку, частью которых были