Андре Моруа, классик французской литературы XX века, автор знаменитых романизированных биографий Дюма, Бальзака, Виктора Гюго и др., считается подлинным мастером психологической прозы. Впервые на русском языке его роман «Земля обетованная». Писатель вновь затрагивает ту же тему, что в знаменитых «Письмах к незнакомке» или «Превратностях любви», а именно «науку страсти нежной». Героиню романа – прелестную мечтательницу Клер физическая сторона любви отталкивает и в то же время притягивает....
Женщины вносят в государственные дела примитивный, почти дикарский пыл, который делает их такими сильными в сердечных делах. В спорах они с презрением отбрасывают аргументы и даже факты. Их епархия - любовь и ненависть, а отнюдь не справедливость.
Я спросила его (стараясь выражаться как можно тактичнее), как случилось, что он женился на ней.
- Ну что ты хочешь, - ответил он, - мы жили в самом сердце Африки... Она так ловко сидела на лошади. А мне было тоскливо одному.
Вот преимущество женщин, умерших молодыми: они оставляют после себя только те портреты, на которые приятно смотреть.
Суть жертвоприношения в том, чтобы оставаться в тени.
Вещи подменяют живых людей. Вещи не разочаровывают, они доставляют ровно то удовольствие, которого от них ждешь. Вещи тебя не предают...
...как чистый звук таится в крике, так и чистая любовь присутствует в инстинкте, из которого достаточно её освободить.
Женщина, которая хочет жить по велению своего сердца, должна держать самцов на почтительном расстоянии.
Да и наука - что такое наука, если не долгое и систематическое утоление любопытства?
Победа над собой заключается в том, чтобы остановить мысль, как только она пускается во все тяжкие.
Залог победы - неожиданность и скорость. В любви это так же верно, как в бою.
Брак - это не совокупление, это серьезное жизненное устройство.
– Мама, а что, если мне понравится бедняк?
– С разумной девушкой такого случиться не может – конечно, если она сама не захочет. Ты не должна верить во всякие романтические бредни. Любовь – это не болезнь, которую подхватывают, как насморк. Это склонность, которую можно в самом начале победить или поощрить
– А люблю ли я своего мужа, мама?
– Боже мой, что за вопрос, Клер?!
– И тем не менее я его задаю. И я уж точно не люблю его физически.
– Надеюсь, ты ему этого не показываешь? Послушай, Клер, я скажу тебе то, чего другие матери не сказали бы, хотя это чистая правда. Если ты не любишь своего мужа «физически», как ты выразилась, но привязана к нему душой, симпатизируешь ему, притворяйся, что получаешь удовольствие от близости. Ведь это совсем нетрудно! Мужчины наивны, они легко верят в такой обман! И эта уверенность во взаимном удовольствии создает между ними и нами, женщинами, самую крепкую связь!
– А я посчитала бы такой обман гнусным и низким, – с отвращением сказала Клер. – Таким же низким, как считаю постыдным изображать материнскую любовь, пока в действительности не почувствую ее. Признаюсь вам, что, когда доктор Крэ торжественно преподнес мне этот отвратительный, красный, сморщенный кусок мяса со словами: «Поцелуйте своего сына!» – я подумала только одно: «И вот ради этого я так страдала?!»
– Клер, ты просто бесчеловечна!
– Может быть, мама… или слишком человечна.
– Лично я различаю несколько видов женщин: «наседки», живущие только своими детьми; «любовницы», целиком посвятившие себя своим возлюбленным, и «гибриды», которым очень бы хотелось перейти в категорию «любовниц», но которые из чувства долга жертвуют собой ради потомства.
Я хотела бы переделать себя, но как?
– Это можете сделать только вы одна. Я думаю, вам следовало бы отказаться от грез – сверхчеловеческих и нечеловеческих – и попытаться терпеливо строить простое человеческое счастье. Видите ли, жизнь, несмотря на свою кажущуюся сложность, очень проста. Иногда достаточно расхрабриться и резко повернуть руль. Судно может опрокинуться, а может и остаться на плаву. Во всяком случае, для вас настало время принять героические меры для своего спасения.
Почему всегда отталкиваю от себя то, что могла бы иметь, и жалею об этом, когда уже поздно?
— А вы строги! – заметил Клод.
— Нет, просто я считаю, что жизнь коротка и нужно наполнять содержанием каждый ее миг.
Искусство бесплодно до тех пор, пока оно не проникнет в самое средоточие людской плоти.
В промышленности чудес не бывает.
Однако же, – ответил с улыбкой Менетрие, – если бы продолжение рода человеческого не нуждалось в спаривании любящих, вся наша музыка, вся наша поэзия пропали бы втуне. И художники избирали бы для себя иные сюжеты.
– Неужели вы и впрямь думаете, – спросила Клер с брезгливой гримаской, – что возвышенная песнь могла родиться из… судорог спаривания?
Менетрие устремил на нее пристальный, проницательный взгляд, в котором угадывалось легкое удивление с оттенком иронии:
– Я не просто думаю, я в этом уверен. Да и вы тоже, мадам, ибо в этой песни заключено именно то, что вы любите… по крайней мере, я на это надеюсь. Это Моцарт, это Гёте, это Шекспир, Бодлер, Малларме, Валери.
– Валери? – недоверчиво прошептала Клер. – Но ведь это чисто интеллектуальная поэзия!
– Да, но красота этой поэзии была бы ущербной без затаенной чувственности, которая временами открыто проявляет себя.
Клер вздохнула и умолкла.
Брак стал для меня шоком, от которого я оправлялась целых два года. Я ведь рассказывала вам, какой была до свадьбы. У меня под подушкой лежал Мюссе, я мечтала найти мужа, готового читать вместе со мной стихи Верлена, слушать ноктюрны Шопена, гулять со мной рука об руку под луной. Вот как я представляла себе жизнь влюбленных. А любовь, которую открыл мне муж, привела меня в ужас. Конечно, я была не права, но так уж получилось.
Я перечитываю свои старые книги, и меня переполняет злоба на писателей, которых я пылко любила в детстве. Почему они так бессовестно лгут? Почему представляют юным душам мир в таком ущербном и ложном образе? Увы, даже Толстой, которым я безмерно восхищалась, который поистине необъятен в своем творчестве, и тот скрывает самые низкие стороны бытия, а ведь как необходимо знать и их… Исключением является разве что «Крейцерова соната», жуткая и правдивая, когда ее перечитываешь во всеоружии жизненного опыта. Мюссе, который прежде был мне так дорог, теперь кажется сводником, что окутывает розовыми, соблазнительными покрывалами обнаженные страсти. Бальзак лишь иногда говорит правду, а вот Пруст – почти всегда. Однако, если вдуматься, поэты обманули меня, и мне понадобилось двадцать лет страданий и ошибок, чтобы обнаружить горькую истину: реальная жизнь не может откликнуться на надежды, которые поэзия пробуждала в моем сердце.
Вопреки мнению большинства наших друзей и вашему собственному, вы, Клер, нормальное человеческое существо, живое, эмоциональное, страстное и созданное для любви. Вас просто «изуродовало» пуританское воспитание и романтическое образование; эти вещи кажутся противоречивыми, а на самом деле они оба направили ваше внимание на собственную личность: первое научило вас ненавидеть себя, второе побудило считать себя возвышенной натурой. Ваш ум анализирует только внутреннюю вашу жизнь вместо того, чтобы освещать окружающий мир, и этот резкий свет, направленный на то, что должно оставаться в тени и порождать спонтанную реакцию, ослепляет, а потом усыпляет природный инстинкт. В тот момент, когда женщина попроще отдалась бы без раздумий, желая сделать счастливым своего любовника и именно поэтому стать счастливой самой, вы наблюдаете, вы рассуждаете, вы зажимаетесь. Вы «ангажированы», да, вы ангажированы книгами, поэзией, вместо того чтобы принимать себя такой, какой создал вас Бог. Это не ваша вина, это вина тех, кто вас воспитывал; но это делает недостижимым счастье и для вас, и для тех, кто вас любит.
В чём заключалась моя главная ошибка? В том, что я требовала от жизни и людей совершенства, которое им несвойственно.
Рожайте детей, мадам! Рожайте детей! Франция нуждается в них. А счастье… о, в супружестве есть масса способов быть счастливой! И лучший из них – сделать счастливыми как можно больше людей вокруг себя. Терпение, благорасположенность, милосердие – вот что гораздо важнее всех этих дурацких проблем, которыми нынешние дамы прожужжали мне все уши. Наши предки, мадам, сделали бы комедии из всех ваших драм, и были бы правы.