Что делать, если в родном селе женихов достойных днем с огнем не найти, а замуж хочется? Ответ прост: предстоит Зославе дорога дальняя и дом казенный, сиречь Акадэмия, в коей весь свет царствия Росского собрался. Глядишь, и сыщется серед бояр да людей служивых тот, кто по сердцу придется внучке берендеевой. А коль и нет, то знания всяко лишними не будут, в Барсуках-то родных целительница хорошая надобна. Вот только приведет судьба Зославу не на целительский факультет, а на боевой, что девке...
Эх, мне бы дрына… с дрыном я шуток не боюсь.
-Это от чистого сердца дар. И коль тяжко тебе будет просто принять его, то после отдаришься.
— Чем?
— А чем захочешь, — оскалился он, клыки показывая, и глаза этак ярко-ярко блеснули. — Я парень небалованный…
Ага, я так и поверила…
— …с меня и поцелуя доволи будет…
— А в лоб?
— Целовать в лоб? — Он нахмурился, а после рассмеялся. — Верно, ты, сударыня Зослава, не знаешь нашего обычая. В лоб мужчину лишь жена законная целовать может. Но ежели я тебе по нраву пришелся…
— Не целовать. — Я покачала головой: ишь чего удумали. Все-то у них не как у людей. — Дать в лоб. Могу. Дрыном.
Подумалось, что дрын мой остался у наставника.
— Или так… кулаком…
Кулак я ему показала. А что, знатный он у меня, мало меньше, чем у кузнеца нашего… мы с ним еще в том годе на кулачках мерились, так я победила.
Да мало ли чего девке сущеглупой в боярских глазищах примерещиться может? От такого видения у меня и обережец есть, подкова махонькая, железная, дедом еще даренная. Он мне так и сказал: на, мол, Зося, носи. И как примерещится неладно, аль будет какой, особо мерещливый, зазывать куды, сулить цветочки-платочки и иные женские малые радости, то схвати подковку в кулачок, да и бей аккурат промеж глаз.
Не хочу такого в мужья… кто над слабым смеется, тот перед сильным сам шею гнет. А на что мне супруг гнутый?
— Репейным маслом натирай, — сказала я, в бороденку мизинчиком ткнув. Папенька мой, будь Божиня к нему милосердна, помнится, учил меня, что просто пальцем в живого человека тыкать — это неманерно. А ежели мизинчиком, то очень даже красиво выходит.
Впрочем, горевала я недолго. Долго не умела.
Интересно
Закричала бы, когда б сумела... кинулася б на плечи, повисла б с воем... не пустила б...
Пустила.
Куда мне удержать, да и... не можно... у него свой долг.
У смерти тысячи дорожек, и для каждого человеку – своя.
... двум хозяйкам у одной печи места не хватит, пускай даже печь оная с избу величиною станет.
Слушайся меня,... и будем тогда жить мирно...
... как две гадюки в одном черепе.
– ... Мы оба... ценим женскую красоту...
– Бабники, стало быть.
... душа человеческая, она не только в глазах обретается, она и в слезах себя кажет, и в веселье.
... смех не слёзы, с души не обеднеет.
... в нашем роду добро забывать не принято.
Как и зло.
... главное в беседе с человеком – верное слово найти.
На чужой роток не накинешь платок.
… все студиозусы меж собою равны, но гляжу я, что иные равнее прочих.
И стыдно стало. Так стыдно, что хоть ты прямо тут под землю провалися! Да только землица была мерзлою, для проваливания совершенно не годилося. Пришлось стоять, голову опустивши.
— Много ты тут слов насыпал, небось, ежели б за каждое грошика давали, богатою бы стала, что твоя царица…
— Такой девушке… да на полосу препятствий… у меня за вас сердце кровью обливается…
— Екает? — уточнила я.
— Чего екает?
— Сердце. Когда кровью обливается. Екает?
— Ох, екает… так екает, спасу нет…
— А когда екает, то куда отдает? — Руку я высвободила и сама вывернулась. Не хватало мне с боярином обниматься. — Вправо аль влево?
— А что? — Лойко аж голову набок склонил. — Разница-то какая?
— Большая. Если в правый бок, то это и вправду сердце. К целителям тогда тебе, боярин, надобно, чтоб проверили, отчего оно у тебя кровью обливается да екает.
— А если в левый?
— Печенка. Значит, пьешь ты много. Иль ешь скоромное. Тебе ж с больною печенкой диету блюсть надобно, чтоб ни жирного, ни соленого, ни копченого…
Жалость унижает...
— Иное знание, даже если кажется страшным, только на пользу идет...
— Что, тож студиозус? — Тетка Алевтина тарелочку с пирогами к Ильюшке подвинула. — Ешь, боярин, а то больно выхудл… и ты жуй, не гляди, чай, не потравим…
Это уже Арею, он только усмехнулся и заметил:
— Меня потравить сложно…
— Ну… это ежели не умеючи, — отмахнулась тетка Алевтина. — Небось, на каждую тварь своя травка Мораной дадена…
В столовую я вышла принарядившись, а то мало ли, вдруг да случай выпадет жениха встретить, а я не прибрана?