Что делать, если в родном селе женихов достойных днем с огнем не найти, а замуж хочется? Ответ прост: предстоит Зославе дорога дальняя и дом казенный, сиречь Акадэмия, в коей весь свет царствия Росского собрался. Глядишь, и сыщется серед бояр да людей служивых тот, кто по сердцу придется внучке берендеевой. А коль и нет, то знания всяко лишними не будут, в Барсуках-то родных целительница хорошая надобна. Вот только приведет судьба Зославу не на целительский факультет, а на боевой, что девке...
" Учиться мне не хотелось. Вот никак...хотелось замуж, и сильно, до того сильно, что аж в груди щемило. А поелику Божиня от щедрот своих грудью меня наделила обильной, то и щемило крепко."
В Акадэмии, выходит, царевичей, что кобелей на собачьей свадьбе, куда ни плюнь — в царева сродственника попадешь.
— Пуганые живут дольше, — серьезно ответил Кирей.
— Иди-ка ты, Зослава, погрызи гранит науки. А коль погрызть не выйдет, то хоть помусоль слегка…
Сколько веревке ни виться, а до петли рано иль поздно доберешься.
— …Мстить, боярин, надо на холодную голову. Тогда месть и сладка… и безопасна. Относительно, конечно.
— Не велено одну отпускать.
— И в кусты?
— В кусты тем более.
Бабка сказывала, что и лебедь курицею станет, коль в курятнике его растить.
И ведь ничегошеньки не спрашваю, сам сказывает… надобны мне энтие чужие тайны, и без Еськиных столько набралося, что впору заместо огурцов в бочках солить.
Только от огурцов всяко пользы больше.
…Любое горе, что сапоги по чужой мерке шитые, сначала сердце натирают, а после поразмякнется, пообвыкнется…
Но никому вовсе не верить если, то и сердцем зачерстветь недолго.
Злость моя была беззубою, что старый кобель, которого на подворье из милости держали. И управилася я с нею легко.
Слезы для души — что дождь весенний, смоют, что грязь, что копоть чужое боли.
Арей вон говорит, что будто бы я — человек, настроению подвластный, сиречь, чего моей левое пятке восхочется, то и творю.
…Этакою метелью хороший хозяин и собаку из дому не погонит, но студиозус — не собака, над ним всяко измываться можно.
— А ты привыкла говорить, что думаешь… что ж, откровенность — это роскошь, но иногда можно себе и роскошь позволить.
— Горе людей или роднит, или разъединяет вовсе.
…Душа человеческая, она не только в глазах обретается, она и в слезах себя кажет, и в веселье. Оттого и веселятся люди по-разному, и горюют кажный на свой лад.
— …Небось, с мужем-царевичем и свекровь царицею будет…
…Книги, чай, не люди. Им все равно, кто их в руки берет, лишь бы руки эти бережные были.
Говорят, что Божиня женские слезы, те, что от сердечных обид идут, в ладони свои собирает. А как наполнятся до краев, так и выплеснет их на мир. И потонет он, омоется да очистится…
Я заставила себя думать не о своих бедах, но о благе ближнего, который, как и многие ближние до сего дня, блага своего осознавать не желал.
Девок всяк больше. И каждой замуж охота, и каждую щемит, гонит бабья тоска, страх перегореть-перелететь юные годы… они ж быстрые. Вчера девка, сегодня — баба, а завтра уже и старуха седая, дитями да внуками окруженная.
Учиться мне не хотелось. Вот никак… хотелось замуж, и сильно, до того сильно, что аж в груди щемило. А поелику Божиня от щедрот своих грудью меня наделила обильной, то и щемило крепко.
— Словом бы с тобою перекинуться… — Еська на бабку мою глянул, которая на лавку присела тихенько, что мышка. — Где-нибудь… в тихоем месте… — Гляди, Зослава, после иных слов и дети родятся… — Бабка Еське кулачком погрозила. — Ну что вы, уважаемая… я ж со всем почтением… — Ага, а от почтения пущею и близняты бывають…