Что делать, если в родном селе женихов достойных днем с огнем не найти, а замуж хочется? Ответ прост: предстоит Зославе дорога дальняя и дом казенный, сиречь Акадэмия, в коей весь свет царствия Росского собрался. Глядишь, и сыщется серед бояр да людей служивых тот, кто по сердцу придется внучке берендеевой. А коль и нет, то знания всяко лишними не будут, в Барсуках-то родных целительница хорошая надобна. Вот только приведет судьба Зославу не на целительский факультет, а на боевой, что девке...
— Горе людей или роднит, или разъединяет вовсе.
…Душа человеческая, она не только в глазах обретается, она и в слезах себя кажет, и в веселье. Оттого и веселятся люди по-разному, и горюют кажный на свой лад.
— …Небось, с мужем-царевичем и свекровь царицею будет…
…Книги, чай, не люди. Им все равно, кто их в руки берет, лишь бы руки эти бережные были.
Говорят, что Божиня женские слезы, те, что от сердечных обид идут, в ладони свои собирает. А как наполнятся до краев, так и выплеснет их на мир. И потонет он, омоется да очистится…
Я заставила себя думать не о своих бедах, но о благе ближнего, который, как и многие ближние до сего дня, блага своего осознавать не желал.
Девок всяк больше. И каждой замуж охота, и каждую щемит, гонит бабья тоска, страх перегореть-перелететь юные годы… они ж быстрые. Вчера девка, сегодня — баба, а завтра уже и старуха седая, дитями да внуками окруженная.
Учиться мне не хотелось. Вот никак… хотелось замуж, и сильно, до того сильно, что аж в груди щемило. А поелику Божиня от щедрот своих грудью меня наделила обильной, то и щемило крепко.
— Словом бы с тобою перекинуться… — Еська на бабку мою глянул, которая на лавку присела тихенько, что мышка. — Где-нибудь… в тихоем месте… — Гляди, Зослава, после иных слов и дети родятся… — Бабка Еське кулачком погрозила. — Ну что вы, уважаемая… я ж со всем почтением… — Ага, а от почтения пущею и близняты бывають…
— Иди-ка ты, Зослава, погрызи гранит науки. А коль погрызть не выйдет, то хоть помусоль слегка…
Любовь к кому-либо не может служить оправданием подлости.
— Хотел, чтобы я от тебя отказался.— А ты…— А я решил, что без магии как-нибудь да проживу. Без сердца оно сложней.
-Не угодишь на вас, женщины...
-Угодишь, угодишь... только для того живым остаться надобно. Мертвые, они к угожденью не больно способны...
Кто над слабым смеется, тот перед сильным сам шею гнет.
Было время, когда и я людей не видел... подумаешь, поляжет сотня, отец другую пришлет, да еще две под знамена станут... Нет людей, есть ресурсы, которые грамотный правитель грамотно использовать должен. А потом я сам стал... ресурсом. Способствует, знаешь ли, переоценке ценностей.
Все ошибаются. Но умный человек ошибку свою запомнит, научится на ней и более постарается не допускать. Дурак же упорствовать станет...
-Ой ноженьки мои не ходю-ю-т ,- продолжала голосить бабуля.- Кошель с документами на шею повесь...
-Повесила.
- Ой, рученьки мои не держат ... Зося тебе там пирожков завернула с капусточкой и грибочками...ой,глазы-ы-ньки мои не видят... гляди, у торговок не бери , вечно они порченое сунуть норовят . Потом будешь всю дорогу животом маяться.
-Ба!
-Молчи и слушай старших.Ой , ушеньки мои не слы-ы-ы-шат...
-Бабуля , ты ж меня вроде провожаешь , а не хоронишь...
-Да?- Она смахнула платком крупную слезу.-А хорошо ж идет...ай, останусь одна... сирота- сиротинушка...
Вот язык, что помело... небось, когда б им дороженьки подметали, то не было б во всем свете белом дорожек чище.
Милослава сказывала, что есть за дальним морем земли, где водятся люди, которые наполовину кони. Я еще тогда подумала, что такого супруга зело сподручно в хозяйстве иметь. И вспашет, ежели надо, и покосит, и сенцо сам свезет... на ярмарку опять же заглядение ездить. Впряжешь такого в возок, и пущай волочет. Его ж и погонять не надо.
Правда, после задумалася, как его прокормить. Одное дело, ежели сеном, а другое, когда он, как и нашие мужики, кашу мясную есть, только конячьими мисами...
Люди волею вольной наделены, да все одно за той волей судьба стоит.
Горе людей или роднит, или разъединяет вовсе.
Любое горе, что сапоги по чужой мерке шитые, сначала сердце натирают, а после поразмякнется, пообвыкнется...
В жизни не подумала б, что боярыням этак тяжко живется, и не дыхнешь-то лишний разок, каб чего не удумали. А уж до еды-то… Арей обмолвился, будто бы дочка боярская ест, аки пташка, там зернышко клюнет, сям медку пригубит и сыта, болезная… то-то, я и гляжу, что некоторые от этакой етьбы и бледны без белил. Где ж это видано, чтоб нормальный человек зернышком и медком сытый был?
Тут я с Ареем вошла в категорическую, как он выразился, оппозицию.
Нехай кони овес жруть, что пророщенный, по новое саксонское моде, которая велит девам есть лишь то, что росло, что обыкновенный, молотый. Я вот точно знаю, что у этаких диетических боярышень норов препаскудный… нет, ватрушка — лучшее девичье утешение.
А с леденцами и жизнь краше становится.
-Приветствую тебя, солнцеликий Кирей-ильбек. Отрадно зреть мне тебя в добром здравии. И сердце мое поет от радости, ибо будет сказать мне отцу твоему, грозному Аглай-кагану, что сын его подобен могучему жеребцу...
Чего?
Я покосилась на Кирея. Нет, на коня он похожим не был. Мордастый, конечно, но в меру.
Двумя-то рученьками поднос держать сподручней. А уж бить-то и вовсе расчудесно… не меч, конечно, но от меча Кирей, глядишь, и увернулся б. С подносами ж у него практики не хватило.