«Конец истории и последний человек» - это одно из самых известных произведений философа и футуролога Фрэнсиса Фукуямы, ставшее международным бестселлером и переведенное на несколько десятков языков. Капиталистическая либеральная демократия, убеждает Фукуяма в своей работе, есть конец истории в привычном нам ее направлении. Современные технологии все более способствуют гомогенизации различных культур, достижения индивидуальные превалируют над коллективными. Результатом становится своеобразная «капиталистическая утопия» — идеальное общество потребления, прекратившее историческое развитие, замкнувшееся внутри себя и, следовательно, поглощенное лишь внутренними проблемами.
Какой же станет философия «последних людей»?
И не станет ли материальная утопия духовной антиутопией?
С трудом пробираясь через первые две с половиной части хотелось вынести этой книге один приговор – сжечь! В этом нашумевшем труде можно выделить целых две книги: первая об «ужасной летописи коммунистического мира», а вторая – собственно размышление над теориями Гоббса, Локка, Гегеля, Ницше, критика Маркса. В основе труда лежат еще и работы Александра Кожева. Ф. Фукуяма мыслится мне больше как хороший компилятор, затронувший актуальный вопрос и написавший сочинение в 500 ненужных страниц по заданной теме, чем оригинальный мыслитель. Невероятно бОльшую пользу принесло бы прочтение за это время собственно Гоббса, Локка, Гегеля, Ницше, да даже Маркса, которого этот философ так не любит.
Отдельно хочется отметить, что Советский Союз стал какой-то невероятно огромной занозой (размером с СССР) в самой филейной части Фукуямы. В процессе его бессмысленной критики уже остатков самодискредитировавшей себя системы проявляются три его таланта, как писателя: 1) он хорошо играет на струнах исторической памяти; 2) благодаря использованию различных негативный прилагательных («позорный», «ужасный», «мерзкий» + СССР или советских республик, или союзных государств) добивается определенной картины происходившего; 3) пишет максималистично и убедительно, не допуская даже наличие другого видения. Было так и не могло быть никак по-другому. Эта «первая книга» как вводное слово – вроде что-то и дает, но легко может быть выброшена из повествования без ущерба для идей и смысла. Это бы я и посоветовала сделать Фукуяме при очередном издании. Может быть, его теории были бы больше популяризированы, потому что не пришлось бы продираться через потоки его негативного отношения к выше обозначенной идее и к ее непосредственной попытке воплощения.
А теперь вторая часть Марлезонского балета. Вопрос о конце истории широко поднимается в XX-XIX веке из-за кризиса исторической науки и невероятно быстрого научного прогресса (см. труды Г. Уэллса, Бойцова и т.д.). Этот диссонанс невольно порождает вопрос: а есть ли в истории смысл? И есть ли у истории будущее?
Что нам говорит Фукуяма. Этот пресловутый научно-технический прогресс является движущей силой, но только не революции, а общественного развития. Он тянет за собой изменения в общественной структуре и реорганизацию или изменение правящей системы. В такой последовательности, а не в обратной. Идея линейного развития предполагает улучшение общества и всего остального по пути от железного века к золотому (а не наоборот, хотя эта точка зрения была распространена в этот самый железный век). Конечно, все тут принимает с большими оговорками. Так вот, в этом развитии общество достигло…* барабанная дробь * стадии либеральной демократии, лучше которой уже нельзя и помыслить (а если попробуйте, то вот коммунисты уже попробовали, посмотрите, сколько эта «ужасная летопись коммунистического мира» натворила дел, а вот либеральная демократия до сих пор сверкает своими белыми крылышками.… В конце концов, он признал, что вариант либеральной демократии Америки не так уж бел и пушист, но подвел, что это-то и хорошо, ловкий ход). Человечество на глупости толкает два явления – мегалотимия (желание быть признанным выше кого-то) и изотимия (желание быть признанным равным кому-то). Если на стадии феодализма и аристократических монархий музыку заказывала мегалотимия, то в либеральной демократии толерантность убирает это чувство из первых рядов, удовлетворяя потребность в изотимии. Если кому-то хочется выпендриться, он может стать голливудской звездой. Все, конфликт снят.
Современная либеральная демократия успешно объединила мораль господина и мораль раба, преодолев различия между ними, пусть даже и сохранив нечто от обеих форм существования.
Это-то и есть конец истории. Но мы видим, что, несмотря на регулярные попытки распространения этой самой демократии на другие страны, не все соглашаются, а иногда даже и воюют. Но проблема тут совсем не в плохости идеи, а в том, что народ не подходит под эту идею. (Хорошо хоть он признал уникальность народов, хотя в первой части говорилось о том, что насаждение демократии на Ближнем Востоке – святое дело почти, а подходит идея или нет – это вторично).
Двумя гигантами либерально-демократической мысли стали две англосаксонские страны – Великобритания и США. Произошло это потому, что здесь «либерализм предшествовал демократии, а свобода предшествовала равенству». Да и сама культура стран располагала. Постепенно демократия распространилась неизбежно на другие страны, создав как бы два полюса – постисторический мир и те, кто еще не одумались по каким-то причинам.
Постисторический мир – это мир, в котором стремление к комфортному самосохранению победило желание рисковать жизнью в битве за престиж и в котором борьбу за господство сменило всеобщее и рациональное признание.
А так как жажда признания была самой фундаментальной потребностью человека, то она «была двигателем истории с самой первой кровавой битвы; история кончилась, поскольку универсальное и однородное государство осуществило взаимное признание, эту жажду полностью удовлетворив».
Теперь у человека не остается ничего другого, кроме как заботиться о своем здоровье и безопасности. «Ставя самосохранение на первое место, последний человек напоминает раба в гегелевской кровавой битве, с которой началась история». Этот Последний человек в постисторической пространстве является таковым, так как «он изнурен историческим опытом и лишен иллюзии возможности прямого испытания ценностей».
Вроде бы все хорошо, так как «конец истории будет означать конец войнам и кровавым революциям. Согласившись о цели, люди не будут иметь великих дел, за которые можно воевать». Будет ли это действительно так? Мне бы хотелось оставить это на суд времени, благо возраст еще позволяет сделать такое допущение. Наше будущее просто. Есть два выхода для реализации никуда не девшегося тимоса – быть ассимилированным либерально-демократической культурой (утрируя, попросту дать разжижить себе мозги пафосными американскими фильмами, пропагандирующими эти самые «ценности»), или найти реализацию себя в чем-то микро-великом.
Действительно ли либеральная демократия – конечная станция нашего развития?
Оглядываясь назад, мы, живущие в век старости человечества, могли бы прийти к следующему заключению. Ни один режим — ни одна «социоэкономическая система» — не может удовлетворить всех и повсюду, в том числе и либеральная демократия. Вопрос не в неполноте демократической революции, то есть не в том, что блага свободы и равенства не были распространены на всех людей. Неудовлетворенность возникает именно там, где триумф демократии наиболее полон: это неудовлетворенность свободой и равенством. Таким образом, те, кто остался неудовлетворенным, всегда будут иметь потенциал запустить историю заново.
Вот такие дела
Читать или нет – это уж решайте сами. Я свое вымучила, а остальное уже не важно. Пойду беспокоиться за свое здоровье, раз сгинуть в кровавой битве в именем любимой на устах не получится. Так ли уж лучше радоваться выходу какого-то ширпотреба, чем быть обуреваемым страстями?
С трудом пробираясь через первые две с половиной части хотелось вынести этой книге один приговор – сжечь! В этом нашумевшем труде можно выделить целых две книги: первая об «ужасной летописи коммунистического мира», а вторая – собственно размышление над теориями Гоббса, Локка, Гегеля, Ницше, критика Маркса. В основе труда лежат еще и работы Александра Кожева. Ф. Фукуяма мыслится мне больше как хороший компилятор, затронувший актуальный вопрос и написавший сочинение в 500 ненужных страниц по заданной теме, чем оригинальный мыслитель. Невероятно бОльшую пользу принесло бы прочтение за это время собственно Гоббса, Локка, Гегеля, Ницше, да даже Маркса, которого этот философ так не любит.
Отдельно хочется отметить, что Советский Союз стал какой-то невероятно огромной занозой (размером с СССР) в самой филейной части Фукуямы. В процессе его бессмысленной критики уже остатков самодискредитировавшей себя системы проявляются три его таланта, как писателя: 1) он хорошо играет на струнах исторической памяти; 2) благодаря использованию различных негативный прилагательных («позорный», «ужасный», «мерзкий» + СССР или советских республик, или союзных государств) добивается определенной картины происходившего; 3) пишет максималистично и убедительно, не допуская даже наличие другого видения. Было так и не могло быть никак по-другому. Эта «первая книга» как вводное слово – вроде что-то и дает, но легко может быть выброшена из повествования без ущерба для идей и смысла. Это бы я и посоветовала сделать Фукуяме при очередном издании. Может быть, его теории были бы больше популяризированы, потому что не пришлось бы продираться через потоки его негативного отношения к выше обозначенной идее и к ее непосредственной попытке воплощения.
А теперь вторая часть Марлезонского балета. Вопрос о конце истории широко поднимается в XX-XIX веке из-за кризиса исторической науки и невероятно быстрого научного прогресса (см. труды Г. Уэллса, Бойцова и т.д.). Этот диссонанс невольно порождает вопрос: а есть ли в истории смысл? И есть ли у истории будущее?
Что нам говорит Фукуяма. Этот пресловутый научно-технический прогресс является движущей силой, но только не революции, а общественного развития. Он тянет за собой изменения в общественной структуре и реорганизацию или изменение правящей системы. В такой последовательности, а не в обратной. Идея линейного развития предполагает улучшение общества и всего остального по пути от железного века к золотому (а не наоборот, хотя эта точка зрения была распространена в этот самый железный век). Конечно, все тут принимает с большими оговорками. Так вот, в этом развитии общество достигло…* барабанная дробь * стадии либеральной демократии, лучше которой уже нельзя и помыслить (а если попробуйте, то вот коммунисты уже попробовали, посмотрите, сколько эта «ужасная летопись коммунистического мира» натворила дел, а вот либеральная демократия до сих пор сверкает своими белыми крылышками.… В конце концов, он признал, что вариант либеральной демократии Америки не так уж бел и пушист, но подвел, что это-то и хорошо, ловкий ход). Человечество на глупости толкает два явления – мегалотимия (желание быть признанным выше кого-то) и изотимия (желание быть признанным равным кому-то). Если на стадии феодализма и аристократических монархий музыку заказывала мегалотимия, то в либеральной демократии толерантность убирает это чувство из первых рядов, удовлетворяя потребность в изотимии. Если кому-то хочется выпендриться, он может стать голливудской звездой. Все, конфликт снят.
Современная либеральная демократия успешно объединила мораль господина и мораль раба, преодолев различия между ними, пусть даже и сохранив нечто от обеих форм существования.
Это-то и есть конец истории. Но мы видим, что, несмотря на регулярные попытки распространения этой самой демократии на другие страны, не все соглашаются, а иногда даже и воюют. Но проблема тут совсем не в плохости идеи, а в том, что народ не подходит под эту идею. (Хорошо хоть он признал уникальность народов, хотя в первой части говорилось о том, что насаждение демократии на Ближнем Востоке – святое дело почти, а подходит идея или нет – это вторично).
Двумя гигантами либерально-демократической мысли стали две англосаксонские страны – Великобритания и США. Произошло это потому, что здесь «либерализм предшествовал демократии, а свобода предшествовала равенству». Да и сама культура стран располагала. Постепенно демократия распространилась неизбежно на другие страны, создав как бы два полюса – постисторический мир и те, кто еще не одумались по каким-то причинам.
Постисторический мир – это мир, в котором стремление к комфортному самосохранению победило желание рисковать жизнью в битве за престиж и в котором борьбу за господство сменило всеобщее и рациональное признание.
А так как жажда признания была самой фундаментальной потребностью человека, то она «была двигателем истории с самой первой кровавой битвы; история кончилась, поскольку универсальное и однородное государство осуществило взаимное признание, эту жажду полностью удовлетворив».
Теперь у человека не остается ничего другого, кроме как заботиться о своем здоровье и безопасности. «Ставя самосохранение на первое место, последний человек напоминает раба в гегелевской кровавой битве, с которой началась история». Этот Последний человек в постисторической пространстве является таковым, так как «он изнурен историческим опытом и лишен иллюзии возможности прямого испытания ценностей».
Вроде бы все хорошо, так как «конец истории будет означать конец войнам и кровавым революциям. Согласившись о цели, люди не будут иметь великих дел, за которые можно воевать». Будет ли это действительно так? Мне бы хотелось оставить это на суд времени, благо возраст еще позволяет сделать такое допущение. Наше будущее просто. Есть два выхода для реализации никуда не девшегося тимоса – быть ассимилированным либерально-демократической культурой (утрируя, попросту дать разжижить себе мозги пафосными американскими фильмами, пропагандирующими эти самые «ценности»), или найти реализацию себя в чем-то микро-великом.
Действительно ли либеральная демократия – конечная станция нашего развития?
Оглядываясь назад, мы, живущие в век старости человечества, могли бы прийти к следующему заключению. Ни один режим — ни одна «социоэкономическая система» — не может удовлетворить всех и повсюду, в том числе и либеральная демократия. Вопрос не в неполноте демократической революции, то есть не в том, что блага свободы и равенства не были распространены на всех людей. Неудовлетворенность возникает именно там, где триумф демократии наиболее полон: это неудовлетворенность свободой и равенством. Таким образом, те, кто остался неудовлетворенным, всегда будут иметь потенциал запустить историю заново.
Вот такие дела
Читать или нет – это уж решайте сами. Я свое вымучила, а остальное уже не важно. Пойду беспокоиться за свое здоровье, раз сгинуть в кровавой битве в именем любимой на устах не получится. Так ли уж лучше радоваться выходу какого-то ширпотреба, чем быть обуреваемым страстями?
Первый раз я услышал о "Конце истории", кажется, на втором курсе второго института, от довольно глупого препода, который, кажется, её ещё и обсирал. Из той лекции я ничего не вынес, однако звучное название в голове осело прочно. В прошлом же году прочитал эссе Еськова, оспаривающее положения Фукуямы и скачал саму книгу.
Сказать что понравилось значит не сказать ничего. Не смотря на то, что я читал книгу немыслимые два месяца, я в восторге до сих пор и буду обязательно перечитывать через время, если на то будет воля Аллаха. одна из немногих книг по прочтении которых у меня возникло стойкое ощущение, что я поумнел + на некоторые вещи взглянул совершенно по другому.
PS: а Еськов, кажется, читал только название, которое и оспаривает в своём эссе.
Писать рецензии на философские произведения — неблагодарное дело, потому что их на самом деле читают не так уж и много людей, особенно если работа имеет еще и политическую направленность. Но кому нужно будет — тот и прочитает, и мистер Фукуяма от этого беднее не станет и от своих взглядов не откажется, на что надеются многие критики либеральной демократии.
В чем суть этой работы догадаться в принципе не сложно: идеология либеральной демократии победила всех своих врагов, поэтому закончилась любая идеологическая борьба, что и является концом истории. А вы думали, что эта книга про вымирания человечества и разложения мировой культуры? Нет, Фрэнсис Фукуяма вообще этой темы не касается.
Раньше считалось почетным прочитать эту книгу, т.е. если ты не прочитал это произведение — значит ты не имеешь право на статус интеллектуала. Этого я не придумал, так нам в университете рассказывала профессор Бусова, значит информация точная.
Большой критики поддается эта книга, страшнейшей я бы даже сказал. В самом-то деле, этот американец провозглашает победу американско-европейской модели управления над всеми остальными, единственным вызовами могут служить только фундаментально религиозные фанатики и национализм, да и то это не серьезные конкуренты для либеральной демократии. И тут чувства многих наших постсоветских верующих бунтуют: как же так, что этот американец там себе придумал? А вот придумал, в чем-то даже оказался прав.
Сама книга — имеет широкий спектр ссылок на великих философов, где почетное место конечно занимает господин Гегель, его тексты больше повлияли на мировоззрения бывшего американского служащего. Книга хранит в себе подробный философский, политический, экономический и культурно-религиозный анализ соответствующей ему современности, что вполне актуально и спустя двадцать лет.
Одно из самых видных мест в книге, на мой взгляд, занимает раздел о "борьбе за признание как движущей силы истории", где Фукуяма раскрыл понятия изотомии (быть на равных со всеми) и мегалотомии (быть выше всех равных), которые, также на мое чисто субъективное мнение, многое что объясняет в нашей непростой жизни, хотя тут скорее будет корректным психологический анализ, чем философский.
Вывод: книга достойна вашего внимания, но людям аполитичным и тем, кто себя специально ограждает от политики, эта работа придется совсем не по душе. Политика очень разнообразная сфера, в которой функционирует множества течений культурного характера, что может привлечь отдельных читателей. И политика эта не такая уж и грязная вещь, в которой не нужно мараться никому, кто себя уважает, но открою вам секрет: в политику люди идут совсем не для страданий.
Поэтому по возможности включайтесь в политический процесс, следите не за пропагандистскими новостями, анализируйте все вокруг себя и тогда эта книга возможно придется вам по вкусу.
Это же целый профессор (!) философии (!). Рассуждает на уровне, недостойном первокурсника после первого семестра с его курсом философии. Пытается что-то сказать за диалектику, показывая полное её незнание.
Вообще в последнее время всё больше понимаю, что американская мейнстримовская интеллигенция нибельмеса не понимает ни в диалектике Гегеля, ни в диамате, ни в марксизме в целом, хотя рассуждает обо всём этом с очень большим авторитетом. И более широко, у них проблемы с теоретическим осмыслением динамических систем - диалектики не знают, а Берталанфи с Моргентау слишком сложны, поэтому о них вообще не говорят.
В общем, можно не читать, достаточно посмотреть любой синопсис, потому как продираясь через рассуждения автора хочется выцарапать себе глаза, как фанфик 12-летнего фаната звездных войн вкушать.
Читал книгу Фукуямы «Конец истории и последний человек». Как-то пропустил, а в пересказах – это совсем не то. Поражает интеллектуальная мощь, даже если относишься к ней с критической враждебностью. В предисловии автор пишет о «тимосе» как стремлении выделиться, подчеркнуть свое достоинство (среди круговорота государственных форм у Платона «тимократия» была самой загадочной философии», а наши «историки философии» не объясняли ее должным образом). Японец, конечно, вовсю использует гегелевскую схему в интерпретации «кожевью», но диалектика «господина и раба» все равно выглядит впечатляюще. Господами становятся те, кто ставит на кон свою жизнь, не боится рисковать. Остальные боятся и подчиняются. Может и зря, так как, избежав смерти, они становятся рабами и многие потом идут под нож, как бараны. Но против природы не попрешь: есть хищники и их жертвы (биологизаторство не по философам). Потом Ф. многое пропускает, но в Новое время с развитием демократии и либерализма люди уравниваются, вроде бы признают достоинства друг друга. Это важно и для ранее угнетенных низов и для верхов, признание которых со стороны рабов было неполноценным, так как в рабах людей не видели. Но – не пришло ли уравнивание в рабстве, ведь современная демократия имеет христианские корни, и коренным образом отличается от демократии античного полиса. А тут еще ФФ вспоминает про Ницше. Но ведь тот обличал христианство именно за рабство.
Могут ли быть свободными люди с рабскими душами, «люди без груди»? И кто такой – «последний человек»? Синтез в Гражданине Господина и Раба, труда и войны…
Интереснейший интеллектуальный детектив. Когда доморощенные псевдоинтеллектуалы говорят Фукуяме свое «фи», то этого я не совсем понимаю. Можно не соглашаться, но ведь свой интеллектуальный продукт и близко не подошел к уровню «Конца истории». Откуда он возьмется, если умных людей изничтожили и изничтожают, а такие как Кожев, (идеи которого ФФ развивает), вынуждены были спасаться от победившего Хама. От и сейчас торжествует.
«Индустриальному обществу требуется большое число весьма квалифицированных и образованных работников, менеджеров, техников и интеллигентов; следовательно, даже самое диктаторское государство не может избежать необходимости как массового образования, так и открытия доступа к высшему и специальному образованию, если это государство хочет быть экономически развитым.».
«Кто может определить, что в природе способно страдать? И действительно, почему способность испытывать боль или наличие высшего интеллекта должны принадлежать исключительно высшим? И вообще, почему у человека больше достоинства, чем у любой части природного мира — от мелкого камешка до самой далекой звезды? И почему не дать насекомым, бактериям, кишечным паразитам и вирусам ВИЧ тех же прав, что людям?».
Возможность войны – величайшая сила, вынуждающая общества к рационализму и к созданию единообразных социальных структур в различных культурах. Любое государство, желающее сохранить свою политическую автономию, вынуждено усваивать технологии своих врагов и соперников.
Люди становятся несчастливы не потому, что не могут удовлетворить некоторый фиксированный набор желаний, но потому, что все время возникает разрыв между новыми желаниями и их исполнением.
Либеральная демократия продолжает признавать равных людей неравным обраом.